Улица Вокзальная, 120 - [16]

– Простите,– ухмыльнулся я.– Итак, вы говорили…

– О чем?

– О свидетельских показаниях мэтра Монбризона…

– Ах да… Так вот, они весьма содержательны… Этот адвокат поведал нам, что ваш Боб явился к нему поздно вечером накануне катастрофы и забрал все деньги. В одиннадцать часов.

– Не слишком-то урочный час для снятия наличности.

– Вот именно. Это доказывает, что Коломер торопился и ему позарез нужны были деньги. Чтобы пересечь демаркационную линию… Сейчас я вам это докажу. Мэтр Монбризон был на вечеринке. Вернувшись, он застал у себя Коломера. Накануне жертва, как мы уже установили, обошла все места, где только мог быть адвокат. Все, кроме, как водится, того единственного, где он в действительности находился в тот вечер. Выбившись из сил, он решил дождаться его дома. По свидетельству мэтра Монбризона, он был крайне взволнован. Некоторые вопросы адвоката, обеспокоенного его состоянием, он попросту оставил без ответа. Он был охвачен единственным желанием: снять вклад до последнего сантима без каких-либо объяснений. Ни словом не обмолвился о предполагаемой поездке. И все же явно намеревался покинуть Лион. Я бы сказал, принимая во внимание экстравагантность его поведения,– бежать из города. Его подстерегала опасность, о которой он узнал лишь к концу дня (в первый раз он пришел к Монбризону около семи вечера). Причем бежать не просто из города, а из зоны. Вот почему он снял свой вклад: он был нужен ему, чтобы оплатить незаконный переход через демаркационную линию. Вы недавно возвратились из концлагеря и, вероятно, не знаете, что подобная операция стоит немалых денег. Предположения, скажете вы? Нет. Доказательство мы обнаружили в подкладке его пальто, куда оно проскользнуло через дырку в кармане. Оно состояло из двух билетов до поселка Сен-Деньо, местечка неподалеку от Паре-ле-Мониаль. Его называют еще Сито. Догадываетесь почему?

– Догадываюсь. Вы сказали: два билета?

– Да. Это вам о чем-то говорит?

– Нет, но это странно.

– Прочь сомнения. Два билета, из которых компостером пробит только один, были куплены с интервалом в несколько минут. Весьма вероятно, что свой первый билет Коломер, направляясь к выходу на платформу, положил в карман, не подозревая о его изъяне: дырка невелика и находится сбоку. Выйдя на перрон, он принялся тщетно искать его. Решив, что билет потерян (а он, отдавая себе отчет в своем нервозном состоянии, не исключал такой возможности), вернулся к кассе, купил второй билет и, не расставаясь с ним до тех пор, пока не прокомпостировал, положил в тот же дырявый карман, откуда билет устремился вслед своему предшественнику. Таково единственно возможное объяснение… если только вы не склоняетесь к предположению, что у Коломера был попутчик, который и произвел этот выстрел.

– Маловероятно. Если Боб действительно был одержим тем страхом, о котором вы говорите, вряд ли он пустился бы в бега с человеком, вызывавшим в нем такой ужас. Во всяком случае, его предупредительность и легковерие не зашли бы так далеко, чтобы оплачивать билет собственному убийце. Вы, конечно же, сняли отпечатки пальцев?

– Да, это отпечатки Коломера.

– Словом, вы хотите сказать, что эти факты продвинули вас вперед?

– Ничем нельзя пренебрегать,– глубокомысленно изрек Бернье.

– Совершенно верно. Во славу этого превосходного принципа не разрешите ли вы мне взглянуть на документы, найденные в карманах Коломера? Все-таки я знал его лучше вас и…

– … и не исключено, что какая-нибудь ничего не значащая для меня деталь наведет вас на мысль?

– Вот именно.

Комиссар встал, снял трубку внутреннего телефона и сделал короткое распоряжение.

– Какое впечатление произвел на вас ваш сотрудник но время той короткой встречи? – спросил он ex abrupto[13].

– Он не был, что называется, невменяем, но теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, он выглядел странно. Будто бы и в самом деле чего-то боялся. А увидав меня, почувствовал что-то вроде облегчения.

– Что он вам сказал?

– Что рад меня видеть. И только. Вы правы, комиссар. По-видимому, какое-то иное чувство, помимо удовольствия видеть меня освобожденным из плена, заставило его так выразиться.

В дверь постучали. Вошел полицейский, доставивший содержимое карманов моего бывшего агента.

Я бегло просмотрел его документы: удостоверение личности, продуктовые карточки, кипу второстепенных бумаг. Ни намека на Вокзальную улицу, 120. Повертел в руках два железнодорожных билета, один из которых был пробит компостером, несколько межзональных открыток от родителей Боба. Они не эвакуировались из парижского предместья и сетовали на тяжелые времена, прибегая к помощи не очень твердой орфографии.

«К щастью, – прочел я на последней по времени открытке,– твой отец нашол работу в качистве ночнова сторожа в акционерном (sic[14]) обществе водных рисурсов. Мы все здаровы…» И т.д.

Это послание навело меня на мысль, что неплохо было бы по возвращении в Париж навестить стариков, выразить им соболезнование. Тяжкая миссия.

Я переписал адрес: «Шатийон, улица Рауль-Убак, вилла Ирисов».

– Нашли что-нибудь? – встрепенулся Бернье, сверкнув глазами.

После того как я объяснил ему, зачем мне это понадобилось, огонек в его глазах погас.