Улица вдоль океана - [7]

У соседнего с магазином дома тоже появились люди. Сперва Нутенеут увидела вышедшую из сеней жену Пепеу — старуха волочила за собой оленью шкуру. Расстелив шкуру на солнечном бугорке, она вернулась в дом и снова появилась на крыльце вместе с Пепеу. Она хотела поддержать мужа и помочь ему сойти с крыльца, но он отмахнулся от нее, довольно бодро поковылял к шкуре и улегся на ней, подставив солнцу лицо..

Это был тот самый Пепеу, который вчера вернулся на самолете из районной больницы. Целый год Пепеу маялся животом, высох до костей и уже серьезно собрался к Верхним людям, но фельдшер Павлов не пустил его туда: вызвал из райцентра санитарный самолет, и сопротивлявшегося Пепеу водворили в больницу.

Заболел же Пепеу сразу после суда над Омрылькотом, где проходил главным свидетелем. Очутившись в зале суда, он сперва долго не мог взять в толк, чего от него хотят, а поняв наконец, сказал так; «Мой дом магазин два шага стоит. Я магазин много ходил, много товар брал. Омрылькот много товар давал, Омрылькот продавца хороший». На вежливый и вполне доброжелательный вопрос молоденькой заседательницы, может ли он, Пепеу, припомнить, какие получал товары без денег, и согласен ли возместить их стоимость, Пепеу заявил-: «Где Пепеу много деньга-бумажка возьмет? Пепеу деньга-бумажка не нада. Пепеу магазин ходить нада, товар брать нада».

Больше его ни о чем не спрашивали, а стали спрашивать других, его же попросили отойти от судейского стола и посидеть в зале. Пепеу страшно обиделся на то, что ему, старику, которого следует уважать и слушать, не позволили литого говорить, а позволили говорить молодым и, вернувшись домой, слег и заболел. Каждому, кто являлся навестить его, Пепеу скорбно сообщал, что пришла ему пора собираться к Верхним людям, раз молодые перестали его слушать и уважать.

«Все теперь врачи могут, — подумала Нутенеут, наблюдая за Пёпеу. — Его хоронить думали, а он как молодой олень бегает».

С полчаса Нутенеут неподвижно сидела за столом, глядя на улицу. Однако больше никто не появлялся. Нутенеут вздохнула и не спеша стала искать в ящиках стола общую тетрадь, в которую записывались все исходящие и входящие бумаги, — на случай, если Барыгин поинтересуется работой сельсовета.

4

А в это время Ким-агитатор шагал по улице в другой конец села. Он решил начать обход с той стороны и шел теперь мимо домов, не считая пока нужным встречаться с их хозяевами.

День разгорался жаркий, безветренный, какие редко выдаются на побережье. В высоком чистом небе висело сухое щекастое солнце. Выпив из воздуха всю влагу, подаренную ночью океаном, солнце добралось до земли и достало уже до тех мест, где по дворам дозревал закопанный в ямах копальгын.

Копальгын — деликатес чукотской кухни.

Но сначала копальгын — это морж.

Когда морж средней упитанности и среднего веса доставлен во двор зверобоя, семья его и все желающие помочь принимаются копать яму: вглубь — насколько позволяет вечная мерзлота, в длину и ширину — в зависимости от размеров моржа. Неразделанного моржа — в шкуре, с требухой — сваливают в яму и засыпают землей. Так начинает готовиться копальгын. Остальное — дело времени, солнца и дождей. То, из чего раньше состоял морж, должно хорошенько перепреть в прочной оболочке шкуры. Готовый копальгын с наслаждением будет съеден хозяевами, родственниками и соседями.

Ким шел по селу, солнце красно сияло, припекая землю, и запах вызревавшего копальгына становился все резче. Ким с удовольствием съел бы сейчас добрый кусок, если бы не поручение Нутенеут, не позволявшее ему задерживаться. И все-таки он задержался — стало жарко, кухлянка прилипла к спине. Он положил книжки на травянистый бугорок, стянул через голову кухлянку, взял ее под одну руку, книги — под другую и пошел дальше, позволяя солнцу припекать крепкую голую спину.

Вскоре он очутился в конце села и свернул в крайний дом. В доме никого не оказалось. Обойдя безрезультатно дворов десять, он, наконец, застал в одном живую душу — Коравье. Коравье спал на шкурах у окна. Рядом с ним спала собака, зарывшись мордой в его кухлянку.

— Эй, Коравье, вставай! — сказал Ким, радуясь, что хоть старика застал.

Сперва его услышала собака, вытащила из-под кухлянки морду, привстала, зябко отряхнулась. Потом закряхтел Коравье.

— Пошла! — Ким прогнал со шкур собаку и сел возле Коравье, примостив рядом кухлянку и книжки.

Собака безропотно побрела к плите, улеглась там и мутными глазами уставилась на людей, словно приготовилась слушать, о чем они поведут речь.

— Тебе, Коравье, сегодня в клуб ходить надо. Собрание будет. Барыгин едет, — сказал Ким. — Про другие земли расскажет. Как другие люди живут. Когда радиола музыку начнет, ты в клуб ходи. Тебя сельсовет зовет.

Коравье, помаргивая глазами, безучастно глядел на Кима, шамкал запавшими губами и молчал.

— Так, значит, — Ким догадался, что старик со сна плохо понимает его. — Ты знаешь, кто я? — спросил он и сам ответил: — Агитатор.

Но и эти слова не возымели действия на Коравье. Он продолжал что-то пришептывать, взгляд его рассеянно блуждал по стенам и углам комнаты.

— Ты, Коравье, на собрание приходи, — снова сказал Ким, — потом кино без денег будет. Барыгин из района едет. Знаешь Барыгина? Он в том доме, где твой Рыпель, работает. Он главный начальник.