Улица Темных Лавок - [24]
— Садитесь, — сказал он.
Я сел на диван в разводах. Он — рядом.
— Ну… покажите…
Я вынул из кармана пиджака журнал мод и показал ему обложку, где была изображена Дениз. Он взял у меня журнал и надел очки в массивной черепаховой оправе.
— Да… да… Фото Жан-Мишеля Мансура… Это я, конечно я… Тут не может быть сомнений…
— Вы помните эту девушку?
— Нет, совсем не помню. Я редко работал для этого журнала… Скромное издание… Я работал больше для «Вог», понимаете…
Он хотел подчеркнуть свое положение.
— И вы больше ничего не можете мне сказать об этой фотографии?
Он посмотрел на меня с усмешкой. При свете бра я заметил, что кожа на его лице была испещрена мелкими морщинками и веснушками.
— Да что вы, дорогой мой, сейчас я вам все скажу…
Он встал и, не выпуская из рук журнала, открыл ключом дверь, о существовании которой я и не подозревал, потому что она была затянута тем же голубым шелком, что и стены. Эта дверь вела в чулан. Я слышал, как он орудует там множеством металлических ящиков. Через несколько минут он вышел оттуда и тщательно запер за собой дверь.
— Вот, — сказал он. — У меня целая картотека негативов. Я храню все, с самого начала… Они расставлены по годам и по алфавиту…
Он снова сел рядом со мной и заглянул в карточку.
— Дениз… Кудрез… Так?
— Да.
— Я больше никогда ее не снимал… Теперь я вспомнил эту девушку… Ее много фотографировал Хойнинген-Хунне…
— Кто?
— Хойнинген-Хунне, немецкий фотограф… Ну да… Конечно… Она много работала с Хойнинген-Хунне…
Всякий раз, когда Мансур произносил это имя, звучавшее так округло и жалобно, я чувствовал на себе взгляд светлых глаз Дениз, как в тот первый вечер.
— У меня есть ее адрес того времени, если это вас интересует…
— Конечно интересует, — ответил я дрогнувшим голосом.
— Римская улица, 97, Париж, XVII округ. Римская улица, 97…
Он внезапно вскинул голову и посмотрел на меня. Он смертельно побледнел, глаза его расширились…
— Римская улица, 97…
— Да что это с вами? — спросил я.
— Я теперь действительно вспомнил эту девушку… В ее доме жил один мой друг…
Он подозрительно посмотрел на меня и, казалось, был так же взбудоражен, как на улице Кусту и у поворота на Жермен-Пилон.
— Странное совпадение… Я прекрасно помню… Я зашел за ней на Римскую улицу, чтобы сделать фотографии, и воспользовался случаем забежать к другу… Он жил этажом выше…
— Вы были у нее?
— Да, но снимки мы делали в квартире моего друга… Он тоже был с нами, за компанию…
— Кто он, этот ваш друг?
Он побледнел еще больше. Ему, казалось, было страшно.
— Я… я объясню вам… но сначала я должен что-нибудь выпить… для поднятия духа…
Он поднялся и, подойдя к сервировочному столику на колесах, подкатил его к дивану. На верхнем подносе стояли графины с хрустальными пробками и висящими на цепочках серебряными пластинками с выгравированным названием ликера — похожие пластинки носили на шее музыканты вермахта.
— У меня только ликеры… Вы не возражаете?
— Нисколько.
— Я выпью «Мари Бризар»… а вы?
— Я тоже.
Он налил «Мари Бризар» в узкие рюмки, я попробовал, и приторность сладкого ликера слилась у меня с розовым атласом, слоновой костью и всей этой тошнотворной позолотой вокруг. Ликер воплощал в себе самый дух этой комнаты.
— Моего друга… с Римской улицы… убили…
Он произнес последнее слово с видимым усилием, да и решился на него, несомненно, ради меня, иначе никогда бы не рискнул выразиться так определенно.
— Он был греком… из Египта… Написал две книги… и стихи…
— Вы думаете, Дениз Кудрез его знала?
— Ну… она, наверное, встречала его на лестнице, — сказал он раздраженно, ибо для него это не имело никакого значения.
— И… это случилось в доме?
— Да.
— Дениз Кудрез еще жила там?
Он даже не услышал моего вопроса.
— Это произошло ночью… Он впустил кого-то к себе… Он впускал к себе невесть кого…
— Убийцу нашли?
Он пожал плечами.
— Такого рода убийц никогда не находят… Я был уверен, что рано или поздно это с ним случится… Видели бы вы, каких типов он приводил по вечерам… Даже днем мне было бы страшно.
Он улыбнулся странной улыбкой, растроганной и испуганной одновременно.
— Как звали вашего друга?
— Алек Скуффи. Александрийский грек.
Он резко встал и отдернул небесно-голубые шелковые занавеси на окне. Потом снова сел на диван возле меня.
— Простите… Иногда мне кажется, что за занавесками кто-то прячется… Еще «Мари Бризар»? Да, глоточек «Мари Бризар»…
Он старался говорить бодро, но при этом сжал мне руку, словно желая убедиться, что я был действительно здесь, рядом с ним.
— Скуффи переехал во Францию… Я познакомился с ним на Монмартре… Он написал прекрасную книгу — «Корабль на якоре»…
— Но, месье, — сказал я твердо, тщательно выговаривая слова, чтобы на этот раз он соблаговолил услышать мой вопрос, — вы говорите, что Дениз Кудрез жила этажом ниже, значит, она не могла не слышать какие-нибудь странные звуки той ночью… Ее наверняка вызывали как свидетельницу…
— Может быть.
Он пожал плечами. Нет, что и говорить, эта Дениз, значившая для меня так много, Дениз Кудрез, о которой я хотел бы узнать все, вплоть до самых незначительных ее поступков, решительно его не интересовала.
— Самое ужасное, что я знаю убийцу… Он производил обманчивое впечатление, потому что у него было ангельское лицо… Только взгляд был очень жестокий… Серые глаза.
Новый роман одного из самых читаемых французских писателей приглашает нас заглянуть в парижское кафе утраченной молодости, в маленький неопределенный мирок потерянных символов прошлого — «точек пересечения», «нейтральных зон» и «вечного возвращения».
Автор книги, пытаясь выяснить судьбу пятнадцатилетней еврейской девочки, пропавшей зимой 1941 года, раскрывает одну из самых тягостных страниц в истории Парижа. Он рассказывает о депортации евреев, которая проходила при участии французских властей времен фашисткой оккупации. На русском языке роман публикуется впервые.
Опубликовано в журнале: Иностранная литература 2015, № 9.Номер открывается романом «Ночная трава» французского писателя, Нобелевского лауреата (2014) Патрика Модиано (1945). В декорациях парижской топографии 60-х годов ХХ века, в атмосфере полусна-полуяви, в окружении темных личностей, выходцев из Марокко, протекает любовь молодого героя и загадочной девушки, живущей под чужим именем и по подложным документам, потому что ее прошлое обременено случайным преступлением… Перевод с французского Тимофея Петухова.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Катрин Карамболь» – это полная поэзии и очарования книга известного французского писателя Патрика Модиано, получившего Нобелевскую премию по литературе в 2014 году. Проникнутый лирикой и нежностью рассказ – воспоминание о жизни девочки и её отца в Париже – завораживает читателя.Оригинальные иллюстрации выполнены известным французским художником-карикатуристом Ж.-Ж. Семпе.Для младшего школьного возраста.
Каждая новая книга Патрика Модиано становится событием в литературе. Модиано остается одним из лучших прозаиков Франции. Его романы, обманчиво похожие, — это целый мир. В небольших объемах, акварельными выразительными средствами, автору удается погрузить читателя в непростую историю XX века. Память — путеводная нить всех книг Модиано. «Воспоминания, подобные плывущим облакам» то и дело переносят героя «Горизонта» из сегодняшнего Парижа в Париж 60-х, где встретились двое молодых людей, неприкаянные дети войны, начинающий писатель Жан и загадочная девушка Маргарет, которая внезапно исчезнет из жизни героя, так и не открыв своей тайны.«Он рассматривал миниатюрный план Парижа на последних страницах своего черного блокнота.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.