Улица Темных Лавок - [22]

— Кофе, — сказал я.

Это был невысокий человек лет шестидесяти, совсем седой, с красным воспаленным лицом, выдававшим пристрастие к аперитивам. Его светло-голубые глаза казались совсем бесцветными на этом багровом фоне. Было даже что-то веселое в сочетании белого, красного и голубого, напоминающего по чистоте фаянс.

— Простите, — остановил я его, когда он уже отошел от столика, — что означает надпись на объявлении?

— Men spreekt vlaamsch?

Он произнес эту фразу звонким голосом.

— Да.

— Это означает: «Здесь говорят по-фламандски».

Он тут же оставил меня и вразвалку направился к стойке, бесцеремонно раздвигая клиентов, мешавших ему пройти.

Он вернулся с чашкой кофе, неся ее прямо перед собой в вытянутых руках, как будто ему стоило величайшего усилия не уронить ее.

— Вот.

Он поставил чашку на стол, отдуваясь, как марафонец, добежавший наконец до финиша.

— Месье… вам что-нибудь говорит фамилия Кудрез?

Я задал свой вопрос без всякой подготовки.

Он рухнул на стул напротив меня и скрестил руки. Он по-прежнему тяжело дышал.

— А что? Вы знали… Кудрез?

— Нет, но о них говорили у нас дома.

Его красное лицо приобрело кирпичный оттенок, на крыльях носа заблестели капельки пота.

— Кудрез… Он жил наверху… на третьем…

Он говорил с легким акцентом. Я отпил глоток кофе, твердо решив дать ему спокойно выговориться, потому что следующий вопрос мог бы его напугать…

— Он работал на Аустерлицком вокзале… А жена его родом из Антверпена… как и я…

— У них была дочь, да?

Он улыбнулся:

— Да. Прелестная девочка… Вы знали ее?

— Нет, но мне о ней рассказывали…

— И что с ней стало?

— Это я как раз и пытаюсь выяснить.

— Она приходила сюда каждое утро за сигаретами для отца. Кудрез курил «Лоран», бельгийские…

Им завладели воспоминания, и мне казалось, он, как и я, уже не слышал ни раскатов смеха, ни громких голосов, ни пулеметного треска игрального автомата рядом с нами.

— Мировой был парень этот Кудрез… Я часто ужинал с ними там, наверху… Мы с его женой говорили по-фламандски…

— Вы ничего о них не знаете?

— Он умер… А жена вернулась в Антверпен… — Он размашистым движением провел рукой по столу. — Все это давно быльем поросло…

— Вы сказали, она приходила за сигаретами для отца… Какие он курил, простите?..

— «Лоран».

Я надеялся, что запомню это название.

— Забавная была девчушка… в десять лет она уже играла на бильярде с моими клиентами… — Он показал мне на дверь в глубине зала, ведущую, вероятно, в бильярдную. Значит, Дениз научилась этой игре здесь. Подождите, — сказал он. — Я вам кое-что покажу…

Он тяжело поднялся и пошел к стойке, так же раздвигая рукой клиентов, попадавшихся ему на пути. На большинстве из них были каскетки речников, они разговаривали на непонятном языке, наверное по-фламандски. Их было здесь очень много, видимо потому, что внизу, у Аустерлицкой набережной, стояли баржи, пришедшие, должно быть, из Бельгии.

— Вот, посмотрите…

Он уже снова сидел напротив и протягивал мне старый журнал мод, на обложке которого была изображена светлоглазая девушка с русыми волосами; в ее чертах проскальзывало что-то неуловимо азиатское. Я тут же узнал ее Дениз. Она была в черном болеро, с орхидеей в руке.

— Это Дениз, дочка Кудреза… Видите… прелестная девочка… Она стала манекенщицей… Я знал ее совсем маленькой…

Обложка была испачкана и заклеена скотчем.

— Я всегда вспоминаю, как она спускалась за сигаретами…

— Она не была… портнихой?

— Нет, не думаю.

— И вы правда не знаете, что с ней стало?

— Нет.

— У вас нет адреса ее матери в Антверпене? — Он покачал головой. У него был удрученный вид. — С этим давно покончено, старина…

Почему?

— Вы не могли бы одолжить мне журнал? — спросил я.

— Конечно, старина, только обещайте мне его вернуть.

— Обещаю.

— Я дорожу им. Он для меня вроде семейной реликвии.

— В котором часу она спускалась за сигаретами?

— Без четверти восемь, каждое утро. Перед тем как пойти в школу.

— В какую?

— На улице Женнер. Иногда мы с Кудрезом провожали ее.

Я потянулся за журналом, с бьющимся сердцем схватил его и подвинул к себе. Он ведь мог и передумать и не отдать его мне.

— Спасибо. Я вам принесу его завтра.

— Только точно, да? — Он подозрительно посмотрел на меня. — А почему все это вас так интересует? Вы им что, родственник?

— Да.

Я не мог удержаться и принялся разглядывать обложку. Дениз казалась тут несколько моложе, чем на фотографиях, которые уже были у меня. Ее шея наполовину скрыта листьями папоротника, в ушах серьги. На заднем плане виднеется ангел, вырезанный из дерева. Внизу, в левом углу, выведено миниатюрными красными буквами, выделяющимися на фоне черного болеро: «Фото Жан-Мишеля Мансура».

— Выпьете чего-нибудь? — спросил он.

— Нет, спасибо.

— Ну тогда считайте, что кофе я вас угостил.

— Вы очень любезны.

Я поднялся, не выпуская из рук журнала. Он шел впереди, расчищая мне проход, — у стойки народу стало еще больше. Он что-то бросил им по-фламандски. Мы с трудом пробрались к застекленной двери. Он открыл ее и отер пот с лица.

— Не забудьте мне его вернуть, ладно? — сказал он, показывая на журнал.

Он вышел со мной на улицу и затворил дверь.

— Вот, смотрите… они жили там, наверху… на третьем… — В окнах горел свет. В глубине одной из комнат я различил шкаф из темного дерева. Сейчас там другие жильцы…