Улица с односторонним движением - [19]

, под гнетом которого склоняется судьба. Превратить будущую угрозу в исполненное настоящее – это единственно желанное телепатическое чудо есть дело живого присутствия духа. Первобытные времена, когда такие действия касались повседневного домашнего хозяйства, предоставляли человеку самый надежный инструмент прорицания в виде обнаженного тела. Подлинная практика была известна еще в античности, и Сципион[56], едва ступив на землю Карфагена и споткнувшись, широко разводит в падении руки и кидает победный клич: Teneo te, Terra Africana![57] Он физически привязывает к моменту знак испуга, едва не ставший символом несчастья, и делает самого себя доверенным лицом собственного тела. Именно здесь испокон веков древние аскетические упражнения поста, целомудрия, бодрствования праздновали свой высочайший триумф. День каждое утро лежит на нашей кровати, словно свежая сорочка; эта несравненно тонкая, несравненно плотная ткань чистого пророчества сидит на нас как влитая. Счастье следующих двадцати четырех часов зависит от того, сумеем ли мы подхватить ее при пробуждении.

Гардероб масок

Тот, кто передает известие о смерти, кажется самому себе очень важным. Он ощущает себя – пусть и вопреки всякому разумению – посланником из царства мертвых. Ибо сообщество всех мертвых столь велико, что даже тот, кто лишь сообщает о смерти, испытывает его на себе. «Ad plures ire»[58] – говорили о смерти латиняне.

В зале ожидания на вокзале в Беллинцоне[59] я заметил трех священников. Они сидели на скамье напротив по диагонали от меня. Я увлеченно наблюдал за движениями того, что сидел в середине и отличался от своих братьев красной шапочкой. Он обращается к ним, сложив руки на коленях и лишь время от времени едва поднимая то одну, то другую и шевеля ею. Я думаю: «Правая рука всегда должна знать, что делает левая».

Кто не поднимался из метро на улицу и не был поражен, выйдя вот так на яркий солнечный свет! А между тем пару минут назад, когда он спускался вниз, солнце светило так же ярко. Быстро же он забыл о погоде на земле. Так же быстро и земля забудет его. Ибо кто может сказать о своем бытии больше, чем то, что он прошел рядом с жизнью двух-трех других так же близко и деликатно, как погода.

Снова и снова у Шекспира, у Кальдерона битвы заполняют последний акт, а короли, принцы, оруженосцы и свита «появляются, спасаясь бегством». Момент, когда они предстают перед зрителями, позволяет их удержать. Сцена задерживает побег этих dramatis personae. Их появление перед безучастными и по-настоящему отстраненными лицами дает возможность этим выставленным передохнуть и создает вокруг них новый воздух. Посему появление на сцене «спасающихся бегством» обладает скрытым смыслом. В чтение этой формулы закрадывается ожидание места, света или огней рампы, в которых и наше бегство сквозь жизнь будет скрыто от незнакомых наблюдателей.

Букмекерская контора

Буржуа существует в режиме частных дел. Чем более важной и чреватой последствиями оказывается некая форма поведения, тем меньше контроля ей оставляет этот режим. Политическое заявление, финансовое положение, религия – все это жаждет забиться куда-нибудь, а семья – это ветхое и сумрачное строение, в котором по чуланам и углам запрятались самые ничтожные инстинкты. Филистеры провозглашают окончательную приватизацию любовной жизни. Поэтому ухаживание превратилось для них в безмолвное, ожесточенное действие с глазу на глаз, и это всецело приватное, освобожденное от всяческой ответственности ухаживание – и есть собственно то новое, что появляется во «флирте». Пролетарский же и феодальный типаж, напротив, похожи в том, что, ухаживая за женщиной, они одерживают победу не столько над ней, сколько над своими конкурентами. Но это означает испытывать к женщине гораздо более глубокое уважение, чем в условиях ее «свободы», быть готовым исполнить ее волю, без всяких расспросов. Перенесение эротических акцентов в публичное пространство свойственно феодалам и пролетариям. Показаться с какой-нибудь женщиной на людях по тому или иному поводу может значить больше, чем спать с нею. Так и в браке – ценность обретается не в бесплодной «гармонии» супругов; духовное могущество брака, как эксцентричное последствие их сражений и соревнований, словно ребенок, является на свет.

Пивная

Матросы редко сходят на сушу; служба в открытом море – это воскресный отдых по сравнению с работой в гавани, где часто днем и ночью приходится заниматься погрузкой и разгрузкой. А когда экипаж получает увольнение на берег на пару часов, уже темно. В лучшем случае на пути к трактиру мрачным монолитом стоит собор. Пивное заведение – это ключ к любому городу; знать, где можно выпить немецкого пива, – вот вам и вся география с этнологией. Немецкий кабак раскрывает морякам карту ночного города: оттуда и до борделя, и до других кабаков добраться нетрудно. Его название уже давно курсирует в застольных разговорах. Ведь когда моряки покидают гавань, они подымают, один за другим, словно маленькие вымпелы, прозвища заведений и танцплощадок, красивых женщин и национальных блюд, которые ждут их в следующем порту. Но кто знает, суждено ли еще раз пристать к берегу? Поэтому едва только судно декларируется и причаливает, на борту тотчас появляются торговцы сувенирами: цепочки и открытки с видами, картины маслом, ножи и мраморные фигурки. Город не осматривают, а покупают. В чемодане матроса кожаный ремень из Гонконга соседствует с панорамой Палермо и фотографией девушки из Штетина. Точно так же выглядит и их настоящий дом. Им неведомы туманные дали, в которых бюргеру мнятся чужеземные миры. Что в первую очередь важно в каждом городе, так это служба на борту, а потом немецкое пиво, английское мыло для бритья и голландский табак. Международные индустриальные нормы в них засели крепко-накрепко, их не одурачишь пальмами и айсбергами. Моряк «наелся» близости, и говорят ему что-то лишь точнейшие нюансы. Ему легче различать страны по тому, как в них готовят рыбу, а не по тому, как построены дома и оформлен ландшафт. Он до такой степени обжился в мелочах, что пути в океане, где он встречает другие корабли (и воем сирены приветствует те, что принадлежат его фирме), превращаются для него в шумные трассы, на которых приходится уступать дорогу. В открытом море он обитает как в городе, где на одной стороне марсельской Ла Канебьер стоит кабак из Порт-Саида, а на другой, наискосок, – гамбургское увеселительное заведение, где неаполитанская Кастель-дель-Ово стоит на Пласа Каталунья Барселоны. У офицеров преимуществом все еще пользуется родной город. Но вот для матроса 2-го класса или кочегара – людей, чья рабочая сила, перевозимая внутри судна, соприкасается с товаром, – гавани, идущие одна за другой, – это даже не родина больше, а колыбель. И, слушая их, понимаешь, как мало правды в путешествиях.