Улица с односторонним движением - [18]

Шрифт
Интервал

Мелочная лавка

Цитаты в моей работе подобны разбойникам, что выскакивают на дорогу с оружием в руках и отнимают у праздного прохожего убежденность.


Убийство преступника может быть нравственным, оправдание этого убийства – никогда.


Господь заботится о нашей пище, а государство, ассистируя, – о том, чтобы нам ее вечно не хватало.


На лице у людей, бродящих по художественным галереям, написано плохо скрытое разочарование от того, что там висят всего лишь картины.

Налоговая консультация

Нет сомнений – существует тайная связь между мерой благ и мерой жизни, иначе говоря, между деньгами и временем. Чем более пустым оказывается время жизни, тем более хрупки, разнообразны, несовместимы ее отдельные моменты, тогда как существование выдающегося человека характеризуется большими периодами. Очень точно предложение Лихтенберга[52] – говорить об уменьшении времени вместо его укорачивания, он пишет: «Пара дюжин миллионов минут составляют жизнь длиной в сорок пять лет и еще немного сверху». Там, где деньги используются так, что в сравнении с ними дюжина миллионов единиц ничего не значит, там жизнь, чтобы она в сумме выглядела респектабельно, измеряется не в годах, а в секундах. И растрачивать ее будут соответственно, как пачку банкнот: Австрия по-прежнему пересчитывает все на кроны[53].


Деньги – как дождь. Погода сама по себе показатель состояния этого мира. Наслаждение безоблачно, ему плохая погода неведома. Грядет и безоблачная империя совершенных благ, на которую не будут падать деньги.


Следовало бы произвести описательный анализ банкнот. Получилась бы книга, и безграничная сила ее сатиры могла бы сравниться лишь с силой ее объективности. Ибо нигде более, чем в таких документах, капитализм не обнаруживал бы своей наивности, храня при этом священную серьезность. Игра невинных младенцев с цифрами, богини, которые держат скрижали с законом, здоровенные герои, возвращающие меч в ножны при виде денежных единиц, – все это самостоятельный мир – фасад преисподней. – Если бы Лихтенберг застал распространение бумажных денег, от него не ускользнула бы идея такого труда.

Защита прав неимущих

ИЗДАТЕЛЬ: Мои ожидания были обмануты самым постыдным образом. Ваши вещи не произвели на публику совершенно никакого впечатления; они не привлекают ни малейшего внимания. А я не поскупился на оформление. Потратился на рекламу. – Вам известно, сколь высоко я, как и раньше, ценю вас. Но вы не можете поставить мне в вину, что во мне теперь заговорила совесть коммерсанта. Как никто другой, я делаю для авторов, что могу. Но, в конце концов, мне нужно заботиться о жене и детях. Я, разумеется, не хочу сказать, что отношу на ваш счет убытки последних лет. Но горькое чувство разочарования останется. В данный момент я, к сожалению, больше никак не могу поддерживать вас.

АВТОР: Уважаемый, но почему вы стали издателем? Мы это сейчас выясним, но прежде позвольте мне сказать лишь одно: в вашем архиве я фигурирую как № 27. Вы издали пять моих книг; то есть вы пять раз ставили на 27. Я сожалею, что 27 не выпало. К тому же, вы поставили на меня сплитом. Только потому, что я нахожусь рядом с вашим счастливым числом 28. – Теперь вам известно, почему вы стали издателем. Вам следовало бы избрать такую же достойную профессию, как и у вашего господина отца. Но никто никогда не думает о завтрашнем дне – такова уж молодость. Потакайте и дальше своим привычкам. Но прекратите выдавать себя за честного коммерсанта. Не надо делать невинную мину, раз уж вы все проиграли; не надо рассказывать ни о вашем восьмичасовом рабочем дне, ни о ночи, в которой вы также не находите покоя. «Прежде всего, дитя мое, вот что: верным и честным ты будь!»[54] И не устраивайте сцен вашим номерам! А не то вас вышвырнут вон!

Врач. В ночное время пользуйтесь звонком

Сексуальное удовлетворение лишает мужчину его тайны, которая не в сексуальности заключена, но разрезается – не разрешается – в ее удовлетворении, и, возможно, лишь в нем одном. Это можно сравнить с путами, что привязывают его к жизни. Женщина разрезает их, мужчина освобождается для смерти, потому что жизнь его утратила тайну. Тем самым он достигает нового рождения, и, как возлюбленная освобождает его от чар матери, так женщина буквально отрывает его от матери-земли, – акушерка, перерезающая ту пуповину, что сплетена из тайн природы.

Мадам Ариана, второй подъезд слева

Тот, кто пытается узнать будущее у гадалок, сам того не ведая, поступается внутренней вестью о грядущем, которая в тысячу раз точнее всего, что он может от них услышать. Им движет скорее леность, чем любопытство, и нет ничего ближе покорной тупости, с которой он узнает свою судьбу, чем опасная, проворная хватка этого смельчака, который стяжает будущее. Ибо основа будущего заключена в духовном настоящем; точно подметить, что происходит в данную секунду, куда важнее, чем знать наперед дальнейшее. Предзнаменования, предчувствия, знаки денно и нощно, словно волны, прокатываются сквозь наш организм. Толковать ли, использовать ли их, вот в чем вопрос. Совместить же это невозможно. Малодушие и леность советуют одно, трезвость и свобода – другое. Ведь прежде чем такое предсказание или предостережение стало опосредованным через слово или изображение, его лучшие силы уже отмерли, силы, с помощью которых оно поражает нас в самый центр и заставляет, непонятно каким образом, действовать сообразно ему. Стоит нам пренебречь им, и тогда, только тогда удастся его расшифровать. Мы прочтем его. Но будет уже слишком поздно. Поэтому когда внезапно вырывается пламя или, как гром среди ясного неба, вдруг приходит известие о смерти, в первом безмолвном ужасе – чувство вины, неясный укор. Разве ты не знал об этом? Разве не звучало имя его на твоих устах иначе уже тогда, когда в последний раз говорил ты о покойном? Разве из пламени не делает тебе знаки вчерашний вечер, язык которого ты понимаешь лишь теперь? А когда потерялся предмет, который был так мил тебе, разве за несколько часов, дней до того не было вокруг него ореола печали и насмешек, предвещавших пропажу? Воспоминание, словно ультрафиолетовые лучи, каждому в книге жизни указывает запись, которая незримо, как пророчество, комментирует текст. Но если изменить замысел, отдать не прожитую еще жизнь на откуп картам, духам, звездам, которые проживут и растратят ее за один миг и вернут нам уже оскверненной, – это не останется безнаказанным; наказание последует и если лишить тело возможности на своей территории померяться силами со своей участью и выиграть. Мгновение – это Кавдинское ущелье


Еще от автора Вальтер Беньямин
Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости

Предисловие, составление, перевод и примечания С. А. РомашкоРедактор Ю. А. Здоровов Художник Е. А. Михельсон© Suhrkamp Verlag, Frankfurt am Main 1972- 1992© Составление, перевод на русский язык, художественное оформление и примечания издательство «МЕДИУМ», 1996 г.


Франц Кафка

В этой небольшой книге собрано практически все, что Вальтер Беньямин написал о Кафке. У людей, знавших Беньямина, не возникало сомнений, что Кафка – это «его» автор (подобно Прусту или Бодлеру). Занятия Кафкой проходят через всю творческую деятельность мыслителя, и это притяжение вряд ли можно считать случайным. В литературе уже отмечалось, что Беньямин – по большей части скорее подсознательно – видел в Кафке родственную душу, нащупывая в его произведениях мотивы, близкие ему самому, и прикладывая к творчеству писателя определения, которые в той или иной степени могут быть использованы и при характеристике самого исследователя.


Московский дневник

Вальтер Беньямин (1892–1940) – фигура примечательная даже для необычайного разнообразия немецкой интеллектуальной культуры XX века. Начав с исследований, посвященных немецкому романтизму, Гёте и театру эпохи барокко, он занялся затем поисками закономерностей развития культуры, стремясь идти от конкретных, осязаемых явлений человеческой жизни, нередко совершенно простых и обыденных. Комедии Чаплина, детские книги, бульварные газеты, старые фотографии или парижские пассажи – все становилось у него поводом для размышлений о том, как устроена культура.


Шарль Бодлер & Вальтер Беньямин: Политика & Эстетика

Целый ряд понятий и образов выдающегося немецкого критика XX века В. Беньямина (1892–1940), размышляющего о литературе и истории, политике и эстетике, капитализме и фашизме, проституции и меланхолии, парижских денди и тряпичниках, социалистах и фланерах, восходят к поэтическому и критическому наследию величайшего французского поэта XIX столетия Ш. Бодлера (1821–1867), к тому «критическому героизму» поэта, который приписывал ему критик и который во многих отношениях отличал его собственную критическую позицию.


Краткая история фотографии

Три классических эссе («Краткая история фотографии», «Париж – столица девятнадцатого столетия», «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»), объединенные темой перемен, происходящих в искусстве, когда оно из уникального становится массовым и тиражируемым. Вальтер Беньямин (1892–1940) предлагает посмотреть на этот процесс не с консервативных позиций, а, напротив, увидеть в его истоках новые формы социального бытования искусства, новую антропологию «массового зрителя» и новую коммуникативную функцию искусства в пространстве буржуазного мира.


Берлинское детство на рубеже веков

«Эта проза входит в число произведений Беньямина о начальном периоде эпохи модерна, над историей которого он трудился последние пятнадцать лет своей жизни, и представляет собой попытку писателя противопоставить нечто личное массивам материалов, уже собранных им для очерка о парижских уличных пассажах. Исторические архетипы, которые Беньямин в этом очерке намеревался вывести из социально-прагматического и философского генезиса, неожиданно ярко выступили в "берлинской" книжке, проникнутой непосредственностью воспоминаний и скорбью о том невозвратимом, утраченном навсегда, что стало для автора аллегорией заката его собственной жизни» (Теодор Адорно).


Рекомендуем почитать
Книга Извращений

История жизни одного художника, живущего в мегаполисе и пытающегося справиться с трудностями, которые встают у него на пути и одна за другой пытаются сломать его. Но продолжая идти вперёд, он создаёт новые картины, влюбляется и борется против всего мира, шаг за шагом приближаясь к своему шедевру, который должен перевернуть всё представление о новом искусстве…Содержит нецензурную брань.


Дистанция спасения

Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы.


Избранные рассказы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Огоньки светлячков

Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.


Переполненная чаша

Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.


Республика попов

Доминик Татарка принадлежит к числу видных прозаиков социалистической Чехословакии. Роман «Республика попов», вышедший в 1948 году и выдержавший несколько изданий в Чехословакии и за ее рубежами, занимает ключевое положение в его творчестве. Роман в основе своей автобиографичен. В жизненном опыте главного героя, молодого учителя гимназии Томаша Менкины, отчетливо угадывается опыт самого Татарки. Подобно Томашу, он тоже был преподавателем-словесником «в маленьком провинциальном городке с двадцатью тысячаси жителей».