Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени - [24]

Все дружно взметнули руки, в том числе и рыжий Иванов.

И тут я снова взял с места в карьер. Хотя внешне, по-моему, удалось оставаться спокойным.

— Выговор по какой линии? — поинтересовался я,

— Как по какой? — слегка опешил Шелепин. — Вы наш работник, значит, по линии ЦК. По административной линии.

— Я не являюсь и никогда не был вашим работником. Я офицер.

— Значит, по комсомольской, — сразу поправился Шелепин. — Строгий выговор по комсомольской линии. Так вас устраивает?

— Я уже три года не в комсомоле. Шелепин заметно разозлился:

— Но в партии-то вы состоите?

— По партийной линии бюро ЦК комсомола мне выговора дать не имеет права.

— Поясняю вам: мы имеем право сообщить в партийную организацию о вашем безобразном поведении и потребовать примерно наказать вас по партийной линии.

— Во-первых, не потребовать, а попросить, если по уставу. А во-вторых, надо посмотреть еще, как отнесутся к вашему сообщению коммунисты нашей организации. Там мне дадут возможность все подробно объяснить и внимательно выслушают. И навытяжку перед собой у нас коммунистов тоже никогда не ставят.

— Кто вам мешал сесть?

— А кто мне предложил сесть?

— Словом, решение бюро остается в силе, — подытожил Шелепин и, словно подводя черту, еще раз несильно пристукнул ребром ладони. — Вы можете ехать к себе, товарищ Квин. Ваше начальство мы поставим в известность. Будьте здоровы!

И пошел я, солнцем палимый, по широким московским улицам. Утомительная это, оказывается, работа — получать почетную грамоту ЦК ВЛКСМ.

Шел по прямой, механически переставляя ноги. И неожиданно заметил, что несут они меня не куда попало, а мимо памятника Первопечатнику, по Охотному ряду, по улице Фрунзе — прямо к пропускному бюро министерства обороны.

А оттуда позвонить помощнику начальника ГлавПУра полковнику Маринову ничего не стоит. Надо же хоть кому-нибудь поплакаться в жилетку. Ведь обидно до слез.

Маринов после моего сбивчивого рассказа накалился до предела:

— Вот, значит, они как! Хорошо же! По вертушке набрал кабинет Михайлова, где сидел Шелепин.

— Слушай, Шурик (Железным Шуриком его стали величать гораздо позднее), — начал в лоб. — Вы меня еще из членов бюро не выкинули?

И, выслушав ответ, продолжил ехидно и остро:

— Ну, это просто неправда! Как раз сегодня я на работе с семи утра, И если ты звонил в восемь, значит, выкинь свои часы на помойку. Другое дело, что мое присутствие на бюро было для тебя нежелательным и ты слегка сманеврировал... Для чего? А чтобы снова, не встречая возражений, поддержать эту свою примадонну... Кого я имею в виду? А тебе неясно?.. Да, я слышал, что ему вчера, как ты говоришь, брякнул Квин... Мое отношение? Да я просто рад, что нашелся наконец человек, пусть со стороны, который поставил его на место. Это давно уже следовало сделать нам самим... А что касается нелепого по существу и по форме выговора, то я тебе вот что скажу, Шурик. Если ты помнишь, я сам был инициатором того, чтобы для комсомола в освобожденных странах поработали находящиеся там по другим делам молодые офицеры. Квин, кстати, был в числе лучших из них, и если только вы не вымараете из протокола бюро всей этой чуши, я завтра же пойду к Шикину и докажу ему с документами в руках, что офицеры свое дело в молодежных организациях уже сделали, и пусть теперь ЦК ВЛКСМ само думает, кем их заменить... Ах, с гражданскими трудности? Будут осложнения с визами? Ну, это уж, извини, твои заботы. Для меня важнее избежать осложнений с нашими офицерами. С комсомольским приветом, Шурик!

Он кинул трубку на рычаг и вдруг улыбнулся:

— Ну, теперь они там повертятся!.. Правильно сделал, что пошел прямо сюда. Они ведь и меня хотели провести, как слепого котенка, — потер рукой подбородок, подумал и добавил: — А Гуркину своему ничего не говори. Он поднимет шухер, а если по правде, то надо, чтобы ребята еще поработали с молодежью хоть годок. Ведь только первые ростки появились.

— Скажу не скажу — он сам сообразит. Посмотрит на меня и сообразит. Подполковник Гуркин — мужик догадливый.

— Догадается — пожалуйста, но ты не подтверждай, А я еще кое-что подброшу, чтобы залить тлеющие угольки.

Я улетел из Москвы в тот же день. Вдруг нестерпимо захотелось домой. А где у меня дом?..

Гуркин действительно впился как пиявка. Он, казалось, видел меня насквозь, словно в рентгеновских лучах. Да я еще и не научился тогда скрывать свои эмоции. Что в душе, то и на лице.

— Нет, скажите, а почему все-таки почетной грамоты не дали? Мне ведь намекал сам Михайлов.

— Он был в отъезде.

— Что у него, мальчики на подхвате перевелись?

— Видно, забыл поручить, — ерзал я в мягком кресле, как на табуретке с гвоздями.

— Что-то ты хитришь, старший лейтенант!

Обычно начальники переходят с фамильярно-дружеского «ты» на официальное «вы», если что-то им не понравилось в поведении подчиненного. У Гуркина же наоборот: если «ты», значит, он тобой сильно недоволен.

— Ну да ладно! — лицо у него так и оставалось каменным. — Главное — съездил, доложил, а теперь берись за дело. Тут много чего накопилось...

Через несколько дней снова завозят к нам шифровку в полном соответствии с ритуалом, И опять меня требует к себе подполковник Гуркин: