Улица генералов: Попытка мемуаров - [17]

Тов. из ГБ я тоже приглашал в ЦДЛ. Я чувствовал, что ему и хочется, и колется. Колется потому, что он понимал (или агентура доложила), что я его засвечиваю. Действительно, перед тем как его привести, накануне, я предупредил всех своих цедээльских друзей: «Ребята, завтра со мной будет парень из ГБ, он рвется в наш круг, запомните его». С другой стороны, ЦДЛ притягивал как магнитом. Где еще можно было увидеть столько интересных людей?

В память врезалась такая сцена. Мы сидим с Овидием Горчаковым и Василем Быковым, и разговор идет о том, как показывают войну в кино: мол, немцы падают как подкошенные, а советские солдаты, получив смертельное ранение, делают еще несколько героических шагов вперед. Между тем, после удара пули… И Горчакову, и Быкову известен предмет разговора. Василь Быков прошел всю войну в пехоте, а Горчаков, военный разведчик, был сброшен на горящую Варшаву и получил потом высший польский орден «Виртути милитари». И вдруг я замечаю, что мой тов. из ГБ раскрывает рот, видимо, тоже хочет поделиться знаниями. Я под столом наступаю ему на ногу — дескать, тебе бы лучше помалкивать, и он послушно закрывает рот.

Однажды кто-то из моих литдружков спросил, имея в виду тов. из ГБ: «Зачем он тебе нужен?» Я ответил, согласно модной тогда теории, что к каждому из нас приставлен кто-то из ГБ и лучше знать кто и вести себя соответственно, чем нарваться на неожиданность. (Между прочим, в книге о Роберте Рождественском вдова поэта вспоминает, что они придерживались точно такой теории и что зря они отлучили от своего дома одного подозрительного гостя — к ним тут же приставили другого. А то, что другой из ГБ, они узнали лишь через десять лет.)

В ответ на мои теоретические построения мой многоопытный друг предупредил: «Смотри, Толька, кончится тем, что он тебя употребит». Сказано было, конечно, более резкое слово.

Пока же я видел, что у тов. из ГБ воспитательной работы со мной не получается, не та обстановка. Иногда, правда, он бурчал: «Вот твой Джон Лодейзен…» Я сразу его обрывал: «Джон — прекрасный дипломат. Если б наши дипломаты были бы такими. Ты что-то имеешь против него конкретно? Скажи мне». Наверно, у тов. из ГБ были свои соображения, но делиться ими он со мной не желал.

Между тем за Лодейзеном очень плотно ходили, и об этом я узнавал от него самого. Он тоже не говорил мне ничего конкретного, но периодически сообщал: не дают дышать. Вяжут по рукам, по ногам. Звереют. Произносилось это все с юмористической интонацией. Но как-то раз на приеме у посла он отвел меня в сторону и зашептал (словно боялся, что резиденцию на «Спасо» прослушивают): «Они совсем сошли с ума. Вчера они мне подстроили автокатастрофу, я чудом увернулся от грузовика. А ведь я был в машине с женой и сыном. Они могли их убить».

Может быть, сейчас я невольно сгущаю краски. Тогда же в наших общениях с Джоном преобладали веселье и легкомысленность.

…Был канун старого Нового года. Праздник, традиционно и широко отмечаемый в Москве. А Джон пригласил нас на «Бразильский обед». В одиннадцать вечера все гости стали посматривать на часы и разбегаться. Я уходил последним и почувствовал какое-то неудобство перед гостеприимными хозяевами. Я объяснил Джону и Пегги, почему сегодня все так торопятся, и предложил: «Ребята, едем со мной встречать старый Новый год к Жоре Владимову. Владимов — мой старый друг, писатель, я за него отвечаю. Но, Джон, учти, что за народ у него будет — я понятия не имею. Держи с ними дистанцию. О'кей?» — «О'кей», — с радостью согласился Джон и положил в пакет бутылки. Наше появление у Владимовых вызвало бурю восторга. А возвращались мы по ночной Москве, когда никакой городской транспорт уже не ходил, такси вообще не было, и по середине Кутузовского проспекта двигались толпы подвыпившей публики, которая кидалась прямо под машину Джона, требуя, чтоб он их подвез.

Джон жил не в самом посольстве, а в дипломатическом гетто на Кутузовском проспекте. После той новогодней ночи прошло недели три, я получил от Джона очередное приглашение через Иностранную комиссию и предъявил это приглашение дежурному милиционеру.

— А чего это вы к шпионам ходите? — вдруг строго спросил меня постовой.

Я знал, как ему надо отвечать, и он, смягчив тон, начал оправдываться:

— Да вот, перед вами была парочка. Я им задал тот же вопрос, так они припустились наутек, я чуть не лопнул со смеху.

Поднимаюсь к Лодейзену на лифте и размышляю: кто же из нашей компании мог так испугаться милиционера? Ну пусть не милиционера, а переодетого офицера ГБ.

Но когда я вошел в квартиру Джона, у меня потемнело в глазах: все гости, которых мы видели на празднике у Владимова (за исключением одной пары), почтили Лодейзена своим присутствием. В тот вечер я ничего не сказал Джону, в конце концов он хозяин, его дело, но когда мы виделись с Джоном, как нам казалось, в последний раз, я не утерпел и прочел ему нотацию на тему — какого хрена ты лез на рожон?

…Все шло к отъезду Джона. Джон повторял, что вопрос решен, его переводят сначала в Вашингтон, а куда потом — неизвестно. Пока что я получаю очередное приглашение к Лодейзену, и тут мне звонит домой тов. из ГБ и говорит: «Я тебя прошу, не ходи на прием». Бурная сцена выяснения отношений по телефону. Он меня убедил, сказав, что никогда ничего у меня не просил, а сейчас ему это лично надо. «Ну что тебе стоит пропустить всего один прием?» Я подумал, что, наверно, у человека неприятности по службе, от него требуют конкретных результатов, а результатов нет, и он просит ему помочь, и он вел себя по отношению ко мне всегда корректно, и т. д. и т. п. — масса разумных доводов. Короче, на прием я не пошел, но почему-то кошки скребли на душе. И вздохнул с облегчением, когда получил очередное приглашение, — значит, Джон не обиделся. Правда, приглашение было странным; приглашал к себе советник французского посольства по случаю отъезда второго секретаря американского посольства Джона Лодейзена… Утром, в день приема, вынимаю из почтового ящика «Известия» и читаю большой фельетон про похождения матерого американского шпиона Джона Лодейзена, от которого даже его знакомые отвернулись, перестали с ним общаться, а теперь его высылают из СССР. То, что у них не стыкуется — высылают из Москвы дипломата, которого сами американцы уже отозвали, — это меня не волнует. Волнует другое: тов. из ГБ меня все-таки употребил! Еду в ЦДЛ, усаживаю за столик своих ребят из Иностранной комиссии. Обсуждаю ситуацию. Ситуация скверная. Одно дело — идти на прием к неугодному ГБ дипломату, другое — на прием в честь человека, которого официально объявили шпионом. Я сижу и талдычу: «Пойду на прием обязательно, для меня это дело чести. Но как мне отмахнуться от фельетона?» После долгого раздумья Юра Румянцев меня спрашивает: «Ты читаешь все советские газеты?» — «Нет, конечно, не все». — «Так вот, ты не читал сегодняшних „Известий“, понимаешь?»