Улица генералов: Попытка мемуаров - [16]

Твое счастье, что сейчас со Штатами мир и дружба. Мой тебе совет: пригласи на ужин кого-нибудь еще, кого хочешь, но только чтоб не было, что ты с вражеской агентурой с глазу на глаз. Иначе наши взбесятся».

Я пригласил художника Стаса Красаускаса. Мы втроем хорошо посидели, Билл был растроган, а ко мне потом никто не цеплялся.

Из тех московских американцев, которых я помню, Билл, кажется, единственный, кто удачно продолжил дипломатическую карьеру. Когда я эмигрировал в Париж, мне сообщили, что Билл теперь стал большой шишкой — чрезвычайным и полномочным послом в Венесуэле.

Лодейзен приехал в Москву через несколько ротаций после Билла Люирса. Позвольте мне крайне рискованное сравнение. Когда Рудольф Нуреев впервые вышел на большую сцену, все поняли, что появилась звезда экстра-класса. А ведь Нуреев вышел не на пустую сцену, солисты Кировского балета — это высокая школа, и успеха они добивались не только способностями, но и каторжным трудом. Так вот, по мнению балетных зубров, все сразу увидели, что партнеры Нуреева танцуют хорошо, потому что прошли хорошую школу и хорошо поработали, а Нуреев рожден для танца и танец для него — не работа, а удовольствие. Подчеркиваю: я не сравниваю масштаб дарований, просто хочу, чтоб читатели поняли эффект, произведенный Джоном Лодейзеном. На фоне тренированных, выдрессированных, вежливых дипломатов, добросовестных служак появилась суперзвезда, для которого дипломатическая служба была не службой и уж точно не работой. Танцем! Танцем в свое удовольствие. И как Нуреев, он совершал головокружительные прыжки не потому, что они были итогом тренировки, а потому, что самому было интересно — как высоко он сегодня прыгнет.

Полагаю, что появление необычной «балетной фигуры» было замечено не только друзьями посольства (в Москве люди уже не шарахались от американцев, и Лодейзен стремительно обрастал знакомыми из разных кругов), но и бдительными органами, которые наших восторгов от танцев Лодейзена не разделяли. Наоборот, почему-то он их сильно раздражал. Именно тогда (и я лишь много позже догадался, что это было связано с Лодейзеном) на меня вывели товарища из КГБ. Вывели весьма элегантно (как и почему — это не лирическое отступление, это отдельная глава), и я не мог его послать на… Впрочем, тов. из ГБ был смышлен, откуда он родом — не скрывал, вскользь заметил, что моя «Вечная командировка» — лучшая книга о советском разведчике (научили его, как надо работать с писателями), и вообще жаждал со мной общаться, чтоб (цитирую) я «не наделал глупостей».

Вынужден опять вернуться к медицинским проблемам мемуариста. Когда я пересказываю диалог столетней давности, я не привожу его в точности, а передаю общий смысл, но иногда я четко помню отдельные фразы, отдельные детали. Пример. Тов. из ГБ напросился ко мне домой, заглянул в мою комнату, где над письменным столом висела большая фотография Джона Кеннеди (пусть видит, с кем имеет дело, злорадно подумал я), ни слова не сказал, поиграл в другой комнате в мячик с моей маленькой дочерью, а потом, как бы между прочим, говорит: «Алла, не кидай в папу мячиком, вчера вечером в него кинули мячик, и не очень удачно». Все верно. Вчера У Джона Лодейзена какой-то американец обучал меня бейсболу, кинул мне бейсбольную дыню, а я не поймал… То есть тов. из ГБ не знал, знаю ли я, что каждое мое движение и слово в посольстве фиксируется там, где надо, но на всякий случай меня об этом информировал. Благодаря подсказке тов. из ГБ я потом вычислил, кто докладывает. Мораль сей басни? Две, и довольно неожиданные. Первая: я называю этого парня «тов. из ГБ» не потому, что испытываю активную неприязнь к органам, а потому, что не помню его имени. На лицо, думаю, вспомню, хотя зрительная память у меня отвратная, а вот как звали — хоть убейте. Пусть останется «тов. из ГБ».

Вторая: от ГБ быстро не отвяжешься, поэтому придется читателю ждать окончания истории.

Ill

Меня довольно рано приняли в Союз писателей, и постепенно появилась привычка все свои деловые и неделовые встречи назначать в ЦДЛ. Тогда ЦДЛ в Москве был как Клуб консерваторов для Лондона, и туда рвались все. Например, из-за ЦДЛа со мной сильно подружился оперативник МУРа, он же чемпион Москвы по настольному теннису, Коля Леонов. Дело в том, что в ЦДЛ был лучший в Москве бильярд. Я тоже приглашал Колю из корыстных соображений: в подвале ЦДЛ был зал для пинг-понга, и идеальнее партнера, чем Леонов, нельзя было придумать. Конечно, играть со мной в пинг-понг чемпиону Москвы было скучно, противно и тоскливо, зато он знал, что потом дорвется до своего бильярда. Иногда Леонов являлся прямо с дежурства, отводил меня в укромный угол и вручал мне свое табельное оружие: «На, спрячь в карман и никому не показывай. У меня две партии с Владом Чесноковым. Отыграю и поднимусь к тебе в ресторан». И я сидел с кем-нибудь из своих литературных друзей в ресторане, а карман мне оттягивал пистолет Макарова в кобуре. Кстати, именно за ресторанным столиком Коля Леонов, с моей легкой руки, договорился с Жорой Садовниковым, что они вместе напишут детектив. Писал, конечно, Садовников, а Коля его забрасывал материалом. Получился «Трактир на Пятницкой», опубликованный в «Юности». Когда я уехал, Колю уже некому было проводить в ЦДЛ, и пришлось ему самому срочно писать детективы, чтоб приняли в Союз писателей. В детективном жанре Леонов преуспел, по его книгам снимались фильмы и телесериалы. А началось все с простого желания попасть в ЦДЛ. Судьба.