Укрощенная любовью - [130]

– Ну скажи мне!

Близость и тепло ее тела напрочь разбивали последние барьеры его гордости, и Себастьян хрипло проворчал:

– Безжалостная! Хорошо, я буду повторять это так часто, как ты захочешь: да, я люблю тебя! А теперь ты позволишь показать, как сильно?

И он сделал это, и Беренис отвечала, как никогда прежде. Беспокойные языки пламени костра, в свете которого они лежали, были ничто в сравнении с неугасимым жаром их страсти. Конечно, впереди у них не только безоблачные дни, несомненно, будут и ссоры, но сейчас они не думали ни о чем, кроме блаженства обладания друг другом. Руки стремились добавить радости, губы шептали слова любви между ласками и поцелуями. И когда пришло удовлетворение и спала страсть, они по-прежнему лежали в объятиях друг друга.

Беренис проснулась, когда сквозь вход в пещеру на песок упал неяркий солнечный луч. Па ней по-прежнему не было одежды, но ей было тепло, потому что с одной стороны она ощущала жар тела Себастьяна, а с другой – тлеющих углей костра. Себастьян тоже проснулся, и она прильнула к нему, обхватив руками его шею, словно боялась, что прекрасный сон закончился и теперь нужно возвращаться к одинокой действительности.

Она почувствовала голод, но когда села, к горлу подступила тошнота. Теперь ей было легче переносить ее: Себастьян был таким внимательным и заботливым. Прислонив ее голову к своему плечу, он тихо сказал:

– Моя бедная девочка, ты страдаешь из-за меня! – и нежно провел большим пальцем вдоль ее губ, погладил виски.

– Это неважно, любимый! Я так счастлива… Пожалуйста, не беспокойся так, – сказала она, желая прогнать тревожное выражение с его лица.

В глазах Себастьяна было столько обожания, что у нее перехватило дыхание, когда он сказал с улыбкой:

– Ты должна быть снисходительной ко мне. Понимаешь, у меня еще никогда не было жены и ребенка, о которых я мог бы беспокоиться. Оказывается, это очень приятно. – И с безграничной нежностью его руки двинулись вдоль ее груди и живота, словно стремясь еще раз убедиться, что это не сон, что его Беренис и его ребенок здесь, рядом.

Потом он встал. Со светящимся в глазах безграничным восхищением она наблюдала, как он двигался по пещере и одевался, потом сходил к ручью. Ледяная вода заглушила ее тошноту. Беренис тоже оделась, и вскоре они уже были готовы ехать. Ночью дождь прекратился, и только клочья белых облаков неслись по бесконечному голубому простору.

В природе царили покой и гармония, и эта красота наполнила душу Беренис, когда она почувствовала, как сильные руки Себастьяна подхватили ее, чтобы помочь взобраться в седло. Она улыбалась, и огонь его глаз воспламенил ее, когда он произнес:

– Я тоже хочу тебе что-то сказать – то, что должен был сказать еще ночью.

– Что, Себастьян?

– Спасибо за то, что любишь меня!

Они ехали в Бакхорн-Хаус и вдыхали свежесть умытого дождем раннего утра. Никто еще не проснулся, и, поставив лошадей в конюшню, они вошли в свою спальню, все еще погруженную в полумрак. Беренис оставила его ненадолго и отправилась на кухню, где через несколько минут поставила на поднос еду, кофейник с горячим кофе и кувшин с вином. Она чувствовала себя совершенно здоровой и ощущала обычный голод. Пегги нигде не было видно, но, заглянув в соседнюю комнату, она разглядела, что девушка спит на кровати с одной из дочерей Джесси. Беренис улыбнулась про себя и вернулась в спальню.

Себастьян лежал на кровати и курил. Он поднял глаза, когда она вошла.

– Иди в постель, – сказал он, – еще слишком рано, чтобы заниматься делами.

Она посмотрела на его руку и грязную, окровавленную повязку.

– Нужно сделать перевязку, – напомнила она тоном заботливой жены.

– Позже, – проворчал он, улыбнувшись, когда она поставила между ними поднос.

Это был их первый совместный завтрак – завтрак мужа и жены, нежно любящих друг друга, и новизна этого ощущения была необычайно приятной. Беренис чувствовала, что наконец-то их брак стал истинным союзом души и плоти, символом глубокой, нежной привязанности, которая будет длиться вечно.

Потом она разделась и скользнула под одеяло, обнимая его, прижимаясь к нему всем своим телом, каждой клеточкой своего существа давая понять, как жаждет его. Руки Беренис касались его, изучая, они боготворили его. Отныне она всегда будет поддерживать его и делать все, чтобы он чувствовал ее любовь и обожание каждую секунду их общего бытия. Беренис страстно желала осуществить все это, так же как страстно желала носить под сердцем его ребенка – бесспорное, живое доказательство их любви. Слишком долго ей пришлось сдерживать чувства из-за неуверенности в Себастьяне. Но сейчас ее ласковые руки возбуждали его, ее пальцы играли черными волосами на его груди, блуждали по его плоскому упругому животу и трепетали от наслаждения, чувствуя, как его тело отвечало на эти прикосновения.

– О, m'amie, – простонал он нежно. – Я теряю голову и схожу с ума от собственной жены!

Он напрягся, руки лихорадочно двигались вдоль мягких, плавных линий ее тела, лаская грудь, которая, казалась, молила о его ласках. Снова и снова Себастьян шептал:

– Je t'adore![34] Я люблю тебя, Беренис, я люблю тебя!