Укрощение огня - [26]

Думать, что скажет по поводу всего происшедшего князь Амир, не хотелось никому.

17

Юноша проспал больше суток до вечера следующего дня, видимо ослабев не столько от потери крови, сколько от борьбы с самим собой за сохранение самообладания при перевязке. А может, дело заключалось в составе, добавленном Фархадом в питье, дабы строптивый норов не мешал восстанавливаться телу… Амани просыпался полностью лишь однажды, и чашка с теплым, приятно кисловатым напитком, оказалась у губ прежде, чем просьба была высказана.

Дальше — больше! Когда вполне пришедший в себя юноша, не требующим возражений тоном сообщил, что кроватью князь Амир его не обделил, и следующую ночь он намерен провести именно в ней, тот же молодой человек, который помогал лекарю на перевязке, без слов принес ему свежую рубашку, взамен испорченной. Рубашка, кстати, была любимой, с изящным орнаментом по вороту, что явно выдавало участие Тарика, а СахАр разве что не порывался помочь ее надеть, как будто имел дело с калекой. И в довершении ко всему — счел нужным проводить Амана до его покоев, оставив лишь после многократных заверений, что самочувствие юноши в полном порядке.

Однако, избавившись от одного энтузиаста, — с облегчением Аман вздохнул явно преждевременно! Приснопамятный Тарик, способный вогнать в уныние своим виноватым видом саму печаль, бестолково метался вокруг, явно не представляя, к чему в первую очередь следует приложить свое выдающееся усердие. После того, как мальчишка в очередной раз попытался поправить под локтем подушку, протараторив нечто невразумительное, Аман наконец сорвался:

— Йелла! Уймись, ради Пророка! Я, — хвала Ему, — как ни странно, не на смертном одре и пока еще туда не собираюсь вовсе!!

Брызнув безмолвными слезами, Тарик вылетел за двери, вынудив юношу проводить его взглядом, исполненным безграничной досады: неужто всего парой слов он вдруг так поколебал тонкую душевную организацию благополучно забытого княжего родича?!

И какое ему дело до того, что возможно, приставленный к нему парнишка толком не спал, не ел сутки, и вообще с чего ему вздумалось во все это вмешиваться… Аман едва подавил вздох, припоминая, что одним из удовольствий в прежней своей жизни, было погонять служек-евнухов до седьмого пота, доведя капризами и придирками до состояния, близкого к помешательству, чтоб носились с ним, как с нерукотворным воплощением священных сур… А теперь с чего-то чувствует нечто, весьма напоминающее угрызения совести. Интересно, когда это она успела появиться у Аленького цветочка!

Поехидничав про себя и вернув душевное равновесие, юноша поднялся с ложа, пройдя в отведенный на балкончике уголок. Уныло свернувшаяся Баст тут же недоверчиво подняла навстречу мордочку. Прежде, чем отодвинуть решетку, юноша присмотрелся к зверенышу, убеждаясь, что за его отсутствие и невзирая на его причину, — ее кормили. Потом все же позвал Тарика обратно, попросив окончательно ошалевшего от событий мальчика принести для котенка любимое лакомство — как вынес Амани из поучений уважаемого Надеба, на воле леопарды питаются всем, что смогут добыть, но Бастет, как истинная аристократка, предпочитала свежее мясо, а особенно жаловала сердце.

Сердце нашли на удивление быстро. Тарик передал его сразу с вилкой, но Амани пренебрег приспособлением, сквозь прутья положив кусочек лакомства перед самой мордочкой и демонстративно неторопливо убрав здоровую руку из пределов досягаемости. Баст обиженно принюхалась, но взяла еду с пола, за что получила следующий кусок с ладони. Убирать заслон, Аман не стал, хотя Баст долго ластилась, как и всякая кошка — урча, дергая хвостом, отираясь боком и норовя лечь, подставившись под ласку…

— Красавица! — кончиками пальцев Аман гладил высокий лоб пантерыша… и все же сдвинул ширму, убирая преграду между зверем и ним.

Замеревший Тарик, ошеломленно смотрел от дверей, как струится в свете восходящей луны живой черный шелк волос, когда княжий избранник вдруг соприкасается лбом с мордой зверя, скользит в бок, лаская пальцами за ушами, трется щекой о щеку у самой пасти, выводя ногтями неслышимую мелодию на откинутом горле… И зверь, лютый зверь — урчит от удовольствия в ответ, перебирая лапами песок.

«Он — демон…»

А «демону», между тем, было скучно. Он отоспался на неделю вперед, читать о плаваниях египтян расхотелось, Бастет же по его собственному выражению не была диванной подушкой, чтобы тискать ее от безделья. Какого-то серьезного недомогания юноша не ощущал, и рука почти не болела, но все же не стоило пока бросаться восполнять пропущенные упражнения, не говоря уже о позднем времени. После недолгих раздумий Амани нашел, чем себя занять — именно, что собой, заодно направив энтузиазм своего юного помощника в мирное русло, а после очередного зевка, с чистой совестью отправив спать.

Искренний восторг, с которым мальчик касался его волос, помогая убрать неопрятные кончики, позабавил и польстил Амани, напомнив, что даже если нынче его цель далека от постели хозяина, то разбрасываться еще одним преимуществом, выделяющим его из общей толпы, по меньшей мере, безрассудно. Слишком много сил было затрачено, чтобы отточить его достоинства до абсолюта, чтоб теперь пренебречь собственными усилиями, пустив все на самотек.