Укрощение огня - [13]

Он и порадовал! Да так, что встревоженный Тарик, от которого Аман попросту отмахивался, даже не замечая, рискнул прибежать сначала к Фархаду — на что старик прочел мальчику длинное замысловатое наставление-притчу о пользе знаний и вознаграждении за тягу к ним. Племянник затих на пол дня, потом опять рискнул сунуться в библиотеку к дядюшке Сафиру со помощники, посмотрел на ошалелые пьяные глаза княжего талисмана, и побежал к главе рода… Хороший мальчуган, толк будет, — вынес вердикт мужчина, раздумывая над комбинацией из черных фигур.

— Нашел что-нибудь по душе? Я-то думал, что полюбуюсь на непревзойденного танцора, а получил книжного червя! — поддразнил Амир юношу.

Отзыв того стоил! Мгновенно распрямившиеся плечи, слабый намек на улыбку застыл, как старая потускневшая мозаика, ресницы колыхнулись, опускаясь чуть ниже и окончательно скрывая взгляд, но — изысканная свободная поза не изменилась. Не то, что пальца — жилки не дрогнуло на руке, опускавшей слона на нужную клетку!

Степень восхищения горного князя юным невольником перешла уже в превосходные стадии.

— Я больше не танцую, — безразлично уронил Аман, упрямо добираясь до короля противника.

Он сам не мог бы сказать, зачем так откровенно соврал. Тарик ведь наверняка доносит о каждом его шаге, и разумеется Амиру известно о тренировках. Но… почему бы нет! Аленький цветочек тоже дал слово.

— Из-за раны? — низкий бархатистый голос, казалось, ласкал сам по себе, и ни одной нотки гнева или недовольства в нем не прозвучало. — Или просто сердце не лежит?

— Рана здесь не причем, — нейтрально отозвался Аман, сосредоточившись взглядом на крупном изумруде в короне своего короля.

— Это радует, — мягкое замечание заставило ошеломленно вскинуть взгляд. Амир терпеливо объяснил. — Это значит, что тебе просто нужно время, чтобы понять чего ты желаешь. Но твои дивные танцы по-прежнему с тобой. Печально, случись наоборот — ты бы старался, а не мог. Свыкнуться с увечьем — тяжкая доля, мне бы не хотелось ее для тебя…

Вечер переставал быть спокойным! Юноша распрямился с места, не забыв поклониться:

— Господин, вы обещали! Позвольте мне уйти.

— Иди, — Амир улыбнулся с толикой грусти.

9

Сказать, что Аман был очень недоволен своим бегством накануне — значило сильно приуменьшить его оценку собственного поступка. Таких порывов он не позволял себе давно, как бы даже не самого начала обучения, довольно быстро уяснив, что выместить дурное настроение и нервозность можно легко на чем-нибудь относительно безобидном, но лишь тогда, когда уверен, что сохранил лицо в главном. Вчера же он позорно провалился!

Досадно, но ребяческая выходка не была игрой, заигрыванием, тактическим ходом, чтобы выяснить насколько простирается благодушие хозяина. Он банально разнервничался и сбежал, толком не продумав причину и маневр для отступления. Робкая газель, да и только!

Амани спать не мог, и утро не добавило душевного равновесия. Душила злоба на себя и на своего добрейшего господина. На себя — за то, что вдруг расслабился немного после дня в библиотеке, а потом постыдно испугался. На господина — за то… Да просто за то, что он существует! За то какой он, за то, что говорит…

А он говорил так, как будто мужчине на самом деле было не безразлично, что Аман мог непоправимо повредить себе что-нибудь, остаться калекой, которому пришлось бы бороться за лишний вздох, навсегда лишившись возможности гореть в жгучем пламени танца. Губы юноши дрогнули уже не столько зло, сколько болезненно-ломко: так и есть! Ведь как понравился красавчик-танцор на пиру — никаких денег не было жалко, чтобы выкупить, а игрушка вдруг сломалась бы. На что больной наложник нужен — ни скуку развеять на досуге, ни перед гостем не похвалиться, ни в постели не позабавиться… Как здесь не переживать!

Зато в доброту теперь играть куда как весело: разве не приятно, когда осчастливленный раб руки целует! Кому как не Аману о том судить — нацеловался!

Чему позавидовал, зарвавшийся слепец, что какого-то мальчишку по головке погладили, а ты так и не дождался? Ну, так сейчас получил — радуйся!

Однако настроение почему-то было весьма и весьма далеко от радости, и даже чтобы душу отвести ничего на глаза не попалось, так что Амиру при всем старании было бы трудно выбрать менее подходящее время для приручения своего строптивого приобретения.

Князь появился как всегда неожиданно, безмятежно поинтересовавшись у мрачного юноши:

— Позволишь к тебе присоединиться? — он указал на низкий столик с обильным завтраком, один вид которого необъяснимо вызывал еще большее раздражение.

Амани слегка пожал плечами, безэмоционально уронив:

— Все в этой крепости принадлежит вам, господин.

«Даже я!»

— Это имеет какое-то отношение к завтраку? — поинтересовался мужчина больше удивленно, чем рассержено.

Аман изобразил самую невинную улыбку, на которую был способен:

— У стула вы тоже спрашиваете, прежде чем на него сесть?

Ему все-таки удалось задеть своего господина, который как видно, тоже не отличался спокойным тихим нравом, но князь в который раз смирил накативший волной гнев.

— Разве я дал тебе повод чувствовать себя вещью? — мягко заметил Амир, вглядываясь в юношу. В кофейных глазах снова отразились сожаление и грусть.