Украсть Ленина - [19]

Короче, пиплы затоптали костер и начали неторопливо выдвигаться на выход, и Лакримоза тоже сделала вид, что выдвигается вместе со всеми, но на полпути подошла к Асмодею и небрежно так спросила, до скольких ей здесь тусоваться, чтобы креатив оказался реально засчитан. Честно говоря, она очень надеялась на то, что Асмодей отменит испытание, скажет что-нибудь типа: «Кончай козлить, Криза, пора по флэтам, вены резать…» но вместо этого Асмодей ухмыльнулся и сказал, чтоб она не задавала шкурных вопросов, а шлепала бы прямиком в склеп и ложилась спать. А она проглотила застрявший в горле комок и сказала:

— Ноу проблем. А что потом?

А он спросил:

— Когда «потом»?

— Когда проснусь.

А он заржал и ответил:

— А ты не проснешься… — и пошел дальше, не оглядываясь.

И тут у Лакримозы впервые реально екнуло в груди, но она справилась и произнесла твердым голосом, как и полагается настоящей системной герле:

— А мне пох!

И повернулась, и пошла к склепу, но не прямо, а в обход, чтобы не заметили сатанисты. А тусовка ломанулась в противоположном направлении, к выходу — все, кроме верного Дарк Мага, который догнал ее и снова стал предлагать свою компанию, и Лакримоза была конкретно благодарна ему за это, но в голове у нее безумствовала полнейшая сумятица, и хмель, и злость на козла Асмодея, и по всему по этому вместо того, чтобы поблагодарить и согласиться, или поблагодарить и не согласиться, или хотя бы просто поцеловать такого милого, милого, милого Дарк Мага на прощанье — ведь она могла и не вернуться из этого склепа, так что этот разговор имел все шансы стать вообще последним… так вот, вместо всего этого Лакримоза выбрала самую идиотскую, самую несправедливую и непростительную возможность, а именно: остановилась, топнула ногой и презрительно выпалила, что с импотентом не ляжет даже в гробу.

Она еще не договорила, она еще была только на середине этой невероятной фразы, она еще не выблевала ее всю, но уже осознала, уже ужаснулась той непоправимой гадости, которая выползала у нее изо рта, как черная гадюка из ямы, да, да, как черная гадюка, но не готичная стильная вестница смерти, какую должен приветствовать любой реальный гот, а мерзкая, вонючая, стыдная мразь, подобающая разве что бритоголовой урле. Лакримоза даже попробовала удержать ее за хвост, скомкать последние звуки, втащить обратно, но оказалось поздно — Дарк Маг услышал. Он покачнулся, как от удара, и пискнул скривившимся ртом что-то тоненькое, как пищат рыбы, когда из них вытягивают глубоко заглотанный крючок с намотанными на него внутренностями.

— Дарк, погоди, — прошептала она вдогонку мелькающим подошвам его кроссовок, а потом поняла, что шепчет вместо того, чтоб кричать, и поспешно крикнула. — Дарк, погоди!

Но он уже убежал, оставив у ее ног пластиковый пакет. Лакримоза наклонилась посмотреть: в пакете лежала початая бутылка водки, банка колы, полхлеба и два яблока. Увидев это, она приказала себе больше не думать, отключиться от всех мыслей вообще, потому что трудно идти наугад в полнейшей темноте, ощущая себя последней сволочью. Движение в темноте предполагает определенную долю оптимизма.

Наконец, впереди послышалось обреченное мяуканье кошки, мелькнули фигуры козлов сатанистов на фоне вновь разгорающегося костра. Прижав к груди сверток, Лакримоза пробралась в склеп, ощупью нашла неглубокую могильную яму под наполовину сдвинутой надгробной плитой и протиснулась внутрь.

Первые минуты она лежала неподвижно, употребляя все свои силы на то, чтобы не только не думать ни о чем, но и ничего не чувствовать. Удивительно, но какое-то время это ей действительно удавалось. А потом силы кончились, и Лакримоза разом начала захлебываться от холода, страха и отчаяния. Эти три беды сливались, как три притока одной большой реки, и река разбухала, вздувалась и безудержным наводнением затопляла набережные тесного мира, странным образом сжавшегося вдруг до размеров могильной ямы. Самое ужасное заключалось в том, что прошло всего-то каких-нибудь четверть часа, а впереди булькал все теми же тремя бедами огромный, непреодолимый, черный океан ночи, бесконечно, бесконечно, бесконечно превышающий крошечную захлебывающуюся букашку Лакримозиной жизни.

Вообще-то настоящий системный гот должен не бояться боли и смерти, а, наоборот, стремиться к ним. Боль и смерть — это так готично! Лакримоза и сама регулярно приходила к выводу, что должна немедленно покончить с собой, наливала полную ванну воды и отправлялась на поиски бритвы. Если она и оставалась жива до сих пор, то только потому, что папа, как назло, не держал дома ни опасных, ни безопасных бритв, а пользовался электрической. В принципе, можно было бы совершить самоубийство и при помощи электробритвы: например, лечь в ванну, а потом бросить туда бритву, предварительно включив ее в сеть. Но это решение не содержало основных готических элементов, то есть, вскрытых вен, вытекшей крови и красивого, смертельно бледного лица, а потому решительно не подходило.

Никуда не годились и одноразовые пластмассовые станочки, при помощи которых мама выбривала себе прикольные узоры в низу живота. Они оставляли неглубокие порезы, больше похожие на царапины, и, хотя этого было достаточно для появления крови, нужного настроения все равно не создавалось, потому что Лакримоза то и дело вспоминала про основное назначение станочков и принималась реально ржать вместо того, чтобы погружаться в конкретную готичную депрессию. В итоге, наполненная ванна тратилась всякий раз впустую, то есть, на банальное мытье… что, в общем, было тоже неплохо, в особенности для ног, измученных постоянным заключением в тяжелые шнурованные гады.