Украсть богача - [73]

Не тут-то было.

– Мы подготовили операцию по освобождению вашего сына. Его похитил человек по имени Сумит Гайквад, – заявила Бхатнагар, прервав нытье Аггарвала. Ей по своим каналам удалось за считаные часы отыскать Сумита. – Завтра в девять утра у мавзолея Хумаюна[186]. Мы дадим вам пакет с деньгами, мистер Аггарвал, вы отправитесь туда в одиночку, а мы подъедем и спасем вашего сына.

– Отличная идея, Анджу, – ответил Аггарвал, и Бхатнагар еле удержалась, чтобы не вздрогнуть. – Отличная. Химаншу Аггарвал никогда не пасовал перед опасностью. Пратап, подай нашим гостям намкин.

К нам снова с топотом подошел Пратап, принес мини-самосу и эти жуткие флуоресцентные красные и зеленые чатни. Разносторонне одаренный слуга, едва ли не лучше меня. Что ни попроси, все сделает – и хлеба нарежет, и палец отрежет.

Бхатнагар вышла позвонить. Я прислушался: она обсуждала пресс-конференцию, розыск и свою награду.

Аггарвал же болтал, не умолкая. Остановить его было так же невозможно, как поезд – не индийский, а японский. Мы изображали интерес.

Вернулась Бхатнагар, выпила четыре чашки чая, стараясь казаться любезной. На очередную вопиющую глупость Аггарвала мы с Прией только закатывали глаза. Это сблизило нас больше, чем похищение, месть и шантаж.

Раз в пять минут Аггарвал резко перескакивал с темы на тему. Говорил обо всем на свете: о кастовых различиях, настоящей родине арийской расы, аюрведическом лечении рака и Паркинсона. И каждый раз повышал голос, точно читал заголовки в книге.

Понаблюдав за ним, я понял его логику.

Стоило Руди заскучать или Прии отвернуться, и Аггарвал менял тему. А голос повышал, чтобы привлечь наше внимание; добившись своего, переключался на другое, третье. Он боялся нам надоесть. Он!

До чего же он жалок.

В конце концов, он же Аггарвал. С такой фамилией нужно делать большие дела. Ведь имя определяет судьбу. По имени можно судить о том, как человек живет, что он думает о разных предметах, чем набил живот, какое будущее его ждет и даже когда он умрет. Вот я Кумар. Нас таких двадцать миллионов. И от нас ничего не ждут: сри себе, пока не сдохнешь.

День тянулся. Мы сидели и слушали Аггарвала, тревожились из-за Абхи, Обероя и всего остального. Ждали, пока Бхатнагар все организует, разберется с индийской бюрократией. Странно, что не пришлось ждать недели.

Зато хоть поели как короли. Я мальчишка из Дели, как-никак.

За кофе мы с Прией засиделись до утра. У нее тоже обнаружились недостатки. Она любила бенгальскую кухню. Кей-поп. Предпочитала Аамира Хана[187], а не Акшая Кумара[188]. В общем, ничего страшного, время это исправит.

Ночевали мы с комфортом. Египетский хлопок, четыре фумигатора в комнате, смежная ванная, душ с эффектом дождя, мягкие полотенца. Прия поменяла мне повязку и, закончив, поцеловала мою руку.

Мы впервые спали в одной кровати. Но ничего такого себе не позволили. Слишком устали бояться, ждать опасности, так что ни о какой романтике и думать не хотелось. Просто лежали, обнявшись, соединив руки и жизни.

То, что мы с Прией вместе, казалось абсурдом. Бессмыслицей. Ей впору выйти за айтишника и до скончания дней шиковать в Калифорнии, понемногу спиваясь – участок двадцать акров, миндальная роща. Что она делает рядом со мной?

Я лежал, гладил ее по голове и, разумеется, не удержался и брякнул:

– И что ты во мне нашла?

Она ответила моментально, я почувствовал, как шевельнулись ее губы на моей груди:

– А ты что во мне нашел?

– Все! Ты добрая, – ответил я, – терпеливая, понимающая, с чувством юмора, ты настоящий профессионал. Когда я вижу тебя, у меня душа поет и день становится лучше.

– Вот и я тебя люблю именно за это, – проговорила она.

Какой грязный трюк! Грязный западный трюк!

Ну, хотя бы в ту ночь меня никто не избил.

Шестнадцать

Мы остановились на шоссе неподалеку от мавзолея Хумаюна. Миленькое местечко. Типичная ловушка для туристов, одна из тех, в которых я никогда не бывал. Сколько раз Клэр ругалась со мной из-за того, что я совершенно не интересуюсь наследием предков, всякими там Фатехпур-Сикри[189], драгоценными «Кохинурами» и прочим баквасом.

Мусульмане – точь-в-точь как христиане. Ставят памятники мертвым, воздвигают курганы, гробницы, мемориалы. То ли дело мы, индусы, отвечал я Клэр: сожгли тебя и забыли, разве что родственники или коллеги дадут объявление в газете. А христиане с мусульманами ухаживают за могилами, приносят цветы, спрашивают себя, не слишком ли редко они посещают кладбище, не возникает ли у них дурных мыслей – в общем, сами себя маринуют в этом сраном прошлом.

Ислам сейчас непопулярен – ни у правительства, ни у народа, – но это не мешает людям интересоваться зданиями, которые некогда построили мусульмане, заявлять на них права и возить туда на целый день своих несчастных детей.

И ведь всем прекрасно известно, что водные ресурсы небезграничны: это каждый знает, гаандом[190] чувствует. Думаете, вся эта хрень с Пакистаном из-за свободы и религии? Фига с два. Из-за воды. Культура? Патриотизм? Самоопределение? Это все западные дела. Даешь войну за природные ресурсы!

Сначала мы отымеем Пакистан. А потом и друг друга, регион на регион, город на город, дравиды на ариев: в конце концов, мы пять тысяч лет копили взаимные претензии. Рано или поздно это произойдет в каждой стране. Просто мы начнем первыми: так из Вед родилась атомная бомба и компьютер, – белым людям, ленивым говнюкам, понадобилось четыре тысячи лет и эпоха Просвещения, чтобы нас догнать.