Украинская каб(б)ала - [98]

Между тем мужчина из агрегата подошел к нам и мрачно буркнул приветствие.

Я кивнул головой и стал ждать, что за сим последует. Мужчина и Назар завели разговор о механике, смысл которого мне был непонятен, оттого и не рискну его переносить на бумагу. Все это время я замечал пристальные колючие взгляды, которые незнакомец бросал в мою сторону. Наконец, не выдержав, он небрежно спросил:

– В Канев путь держите?

– В Канев! – ответил я, радуясь, что повстречал землепашца, стало быть, человека основательного, стоящего.

– Понятно! – кивнул мужчина. – Туда нынче все бояре спешат! Как мухи на навоз! Вы, стало быть, Кобзарь? – насмешливо спросил он.

– Он самый! – Я дружелюбно протянул ему руку, представляясь. – Тарас Григорьевич Шевченко! А вас простите, как звать-величать?

– Антон Петрович! – Он торопливо высвободил свою руку.

– А фамилия, простите какая?

– Фамилия?.. Коса… Косарчук моя фамилия!

Обрадовавшись, я воскликнул:

– О! Почти Косарев! Мой ротный носил такую фамилию! Солдат не обижал, но, знаете ли, типичный царский служака! Скажут командиры: «Отца родного продай», он и продаст!

– А вы, выходит, честный! – усмехнулся хлебопашец. – Он служака, а вы демократы! Прикинемся поэтами, прикроемся чужой славой, и давай дурить народ!

Прикурив, он прищурился на солнце, затем перевел беспокойный взгляд на свою ниву. Я был обескуражен его недоверием и поэтому категорически возразил:

– А почему вы, сударь, не верите, что я и есть тот самый Шевченко?

– Да мне-то что! – Смачный плевок полетел на землю. – Шевченко так Шевченко! По телевизору вроде говорили, так в том телевизоре брехни, как гноя в коровнике!

К нам подошли мои спутники. Кивнув на поле, Семка спросил:

– Сто гектаров или больше?

– А ты с проверкой, чтоб допросы устраивать?

– Да я так спросил! – опешил Семка. – Секрет, что ли?

– Ну, не секрет! – поколебался мужчина, затем ответил: – Сто сорок!

– Фермер? – улыбнулась Любаша, затем протянула руку, представляясь: – Люба!

Мужчина вытер ручищи о замасленные штаны и несмело пожал девичью ладонь:

– Антон! – И зачем-то поправился: – Антон Петрович!

Я поспешил ему на выручку и, благосклонно оглядев его ниву, воскликнул:

– Вот где правда жизни! Земля! В моих Моринцах, если у мужика лоскуток землицы был, почитал себя счастливейшим из смертных! Про крепостное право читали?

– Это когда крепостной на барина три дня в неделю пахал? – вновь усмехнулся мужчина.

– Ну, когда три, когда и все четыре! – настала очередь смутиться мне, потому как не мог в точности вспомнить, как обстояло дело в моем малолетстве.

– А я на барина вкалываю восемь дней в неделю!

– Это как? – встрепенулся я. – И какой такой барин в твоем Мирном?

Он продолжал молча курить.

– Погоди! – не на шутку осерчал я. – Ты что-то путаешь, любезный! Как можно работать на кого-то восемь дней, когда Бог определил неделе иметь семь!

– Где-то, может, неделя имеет и семь дней, а в Украине восемь! – упрямо стоял на своем фермер. – Два дня работаю на налоговую, третий на местного спиногрыза. Четвертый день вкалываю на банк, который мне одолжил деньги, пятый съедают проверяющие, которых развелось, как колорадских жуков на картофельной грядке. Шестой день поглощают штрафы и поборы, седьмой горбачусь на бандитов, а восьмой – на орудия труда, солярку и запчасти!

– Да какая радость от такой работы? – удивился я, понимая, что в его веселом сарказме скрыта неведомая мне правда.

– Огромная радость! – со злобной усмешкой ответил Антон. – Все же при деле! Баклуши не бью!

– Да на что же ты живешь? Кто кусок хлеба несет в твой дом?

– Что украду – то мое!

– Крадешь? У себя?! – Я полагал, дурачит меня сей хитрец, но он смотрел мне прямо в глаза.

– Это точно. Ворую у себя!

Я растерялся, не зная, что и сказать, но тут встрял Семка со своими ехидными вопросами.

– А скажите, Антон Петрович, – спросил он, – у вас в доме портрет Тараса Григорьевича имеется?

– Висел в светлице.

– А зачем?

– Как зачем? – растерялся мужчина. – Так заведено!.. У родителей они тоже висели! Традиция, одним словом…

– Погоди, Семка! – остановил я своего приятеля и сердито повернулся к фермеру, который разглядывал нас, словно абориген непрошеных корсаров. – Скажи мне, Антон Петрович, в чем заключается сия традиция? Каков ее смысл?

– Не знаю. Надо же во что-то верить! – как бы спрашивая, произнес он.

– А вот пойдем сейчас в твое село, соберем людей колокольным набатом, а я крикну: «Люди! Доколе будете терпеть бусурманское иго?! Хватай топоры, вилы и айда крушить врагов!» Пойдешь со мной?

Мужчина скользнул пытливым взглядом по физиономиям притихшей компании, покачал головой:

– Не получится! Участковый позвонит в район, приедет милиция и намнет бока! А потом срок дадут за подстрекательство!

– И вы не защитите своего Кобзаря?!

– Чего ж!.. – Мужчина почесал макушку. – Мы, конечно, петицию напишем, чтоб тебя не очень в тюрьме мордовали. Депутатам жалобу накатаем. В столице разберутся! Наше дело маленькое! Нам дождик нужен!

– Да ты раб! – взбесился я, потрясая перед его носом кулаками. – Раб! Смерд! Немедленно мой портрет со стены сними!

Его скулы заиграли буграми, лицо налилось кровью, и он вдруг выкрикнул: