Украинская каб(б)ала - [94]
Наконец оратор повернулся к кулисам и благосклонно хлопнул два раза в ладоши, будто турецкий султан, вызывающий гаремную газель на свое ложе.
– Он вам аплодирует! Вам! Идите же! – злобно прошипела госпожа Цырлих и с силой толкнула меня в спину.
Признаюсь, при виде многотысячной толпы я почувствовал дрожь в коленях. Ноги стали ватными, и я едва доплелся до толстой палки, в которую, как мне обьяснили, следовало говорить. Я машинально пожал руку «Вашингтону», ловко увернулся от его объятий и замер, глядя перед собой.
В одно мгновение людское море замерло. Стало так тихо, что я услышал ссору голубей на крышах киевской почты, и вдруг понял, что народ ждет моего слова, верит, что я сейчас скажу нечто такое, отчего жизнь мгновенно изменится, вспыхнет солнце и наступит всеобщее бессмертие и нескончаемый праздник. В ожидании чуда многие стали креститься, вытянув ко мне свои любопытные лица. Превозмогая страх и боль, я стал говорить.
– Дорогие братья и сестры! – сказал я. – Вот я стою перед вами, Тарас Шевченко, сын Григория и Катерины. Прошу некоторых запомнить: сын Григория, следовательно, Григорьевич! – строго добавил я.
Народ стал креститься пуще прежнего, из толпы кто-то выкрикнул:
– О, Господи Иисусе! Это Тарас!
Я поднял руку и продолжил:
– Наверное, Богу было угодно, чтобы я вновь вернулся к вам, и не стихами своими, не поэмами, и даже не картинами! А вернулся, чтобы сказать вам… – Голос мой внезапно задрожал, и ярость ослепила зрение. Не соображая, зачем я это делаю и что говорю, я выкрикнул: – Кто противен природе и Богу? Противны рабы! И промеж них страшнее прочих рабы сытые, готовые охранять свое чрево и скотское состояние, аки лесные звери! Горько мне говорить это, братья и сестры, но не украинцы вы, а презренные малороссы, продавшие Украйну за кусок хлеба, который вам швыряют доморощенные панычи! Где ваша гордость, потомки Гонты? Где ваша козацкая слава, атаманские внуки?! Изворовались! Развратились! Стали завистливыми и трусливыми! А пуще всего изрыгаете из недр своих уродов по образу и подобию своему!..
Я не сразу понял, что мой голос вдруг стих, отчего в толпе стали усиливаться рокот и недовольные выкрики. Как позже объяснил Семка, кто-то испортил палку, в которую я вещал, однако, стоя на сцене, я не знал этого и продолжал поганить непотребными словами народ мой, намереваясь пробудить в нем если не гордость, то хотя бы обиду на мои оскорбления, спровоцировать злость, но благие намерения окончательно убила музыка. Оркестр грянул гопак, и на сцену ринулись сотни лиц, закружившиеся в дьявольском танце. Я не сразу сообразил, зачем это и почему, как вдруг понял, что сотни паяцов, заполнивших сцену, загримированы под меня, и загримированы с поразительной точностью, дабы народ не мог различить, кто же из нас настоящий!
Затащив меня в вихрь этого безумного карнавала, «шевченки» кривлялись, паясничали, выкрикивали – о, ужас! – мои стихи и тайком норовили пересчитать ребра. Кружась с ними, я даже под гримом различил литераторские хари Вруневского, Шмыгло, Мамуева, Супчика и иже с ними, я беспомощно размахивал руками, пытаясь объяснить толпе, что – вот он я! Вот настоящий Шевченко! Здесь! Да куда там!..
Поддавшись всеобщему веселью, народ разразился овациями, смехом, пьяными криками. Стоящие перед сценой приплясывали, размахивая руками, в которых были зажаты бутылки с хмельным пивом и дымящиеся папироски, и выкрикивали: «Тарас, дуй к нам!»
Господи, за что же ты так мордуешь мой народ? Мало тебе твоих евреев?!
Не помню, как оказался в руках у Семки, который сподобился стащить меня со сцены и, пригибая мою голову, провел сквозь толпу, в которой десятки доброхотов пытались угостить меня пивом и лезли целоваться.
Очнулся я на Подоле в изодранном платье и с такой же физиономией. Глянув на меня, Семка огорченно взмахнул рукой, а затем запихнул меня в машину и отвез домой.
97
Прошу внутренние органы вмешаться и остановить беспредел, который происходит на моей личной жилплощади.
Два месяца назад меня пригласили в одно интересное заведение и предложили сотрудничество, сказав, что это очень важно для государственной безопасности. Как сознательная гражданка, я даже не заикнулась о материальной стороне вопроса. Уже на следующий день в моей квартире поселились секретные люди, фамилии которых Соломко, а второй просто Сережа. Просверлив в полу моей квартиры дырки, они вставили туда какие-то «жучки», объяснив, что должны следить за моим соседом Семкой Либерманом, который сдает жилплощадь знаменитому поэту по фамилии Шевченко. Я не возражала, потому что школа воспитала во мне доверие к людям и я хорошо знаю, что государство должно следить за своими гражданами, которые, как малые дети, норовят нагадить Отчизне. Но я не предполагала, что мне запретят выходить из своей квартиры, вследствие чего я стала терять наработанную клиентуру и вскоре оказалась на бобах, так как товарищи офицеры, кроме водки и закуски, никакой материальной помощи не предлагали.
О.Генри (1862-1910) - псевдоним Вильяма Сиднея Портера, выдающегося американского новеллиста, прославившегося блестящими юмористическими рассказами. За свою недолгую творческую жизнь он написал около 280 рассказов, не считая фельетонов и различных маленьких произведений.Если чего и нет в книге "Короли и капуста", так только королей и капусты. Но автор утешает нас тем, что вместо королей у него президенты, а вместо капусты - пальмы.
В книгу вошли произведения Михаила Левитина, написанные в разные годы. Повести «Чертовщина», «Спасайся кто может!», «Возлюби ближнего!» бичуют тех, чьи пороки перестали быть их личным делом и превратились в нетерпимое зло. Это завистники, карьеристы, стяжатели, готовые на все для своего обогащения. В юмористических рассказах писатель высмеивает недостатки, от которых предстоит избавиться в общем-то неплохим людям.
Эллис Паркер Батлер — известный американский писатель-юморист начала XX века. Книжка его рассказов на русском языке вышла в двадцатых годах в издательстве «Земля и фабрика». Новая редакция перевода для «Искателя» сделана Е. Толкачевым.
Патер Ярич долго не мог сочинить проповедь, обличающую недостойное поведение баронессы Ольги фон Габберехт…