Украинская каб(б)ала - [92]

КОСАРЕВ. Ух ты!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вот именно, что «ух ты»! И этот самый Шевченко впоследствии оклеветал Егора Косарева в своих воспоминаниях!

КОСАРЕВ. Как оклеветал?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А как писатели клевещут? Придумал гадость и давай ее печатать! То есть распространять!..

КОСАРЕВ. Может, недоразумение какое?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Никакого недоразумения! Капитан Косарев честно исполнял свой офицерский долг, о чем свидетельствуют различные формуляры и награды, но он слыл либералом и был расположен к Шевченко. А последний отплатил ему черной неблагодарностью. Конечно, Шевченко должен был во время прохождения службы маршировать, делать ружейные приемы, ходить в караул, но, как свидетельствует в своих воспоминаниях М. Д. Новицкий, Шевченко муштровал не капитан Косарев, а поручик Богомолов, а затем и офицер Потапов. Получается форменная клевета со стороны поэта на вашего предка. Причем со злым умыслом! Вы согласны?

КОСАРЕВ. Ну, я не знаю…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Напрасно! Задета честь вашей фамилии, и мне странно, что вы не хотите отомстить господину Шевченко.

КОСАРЕВ. Воды можно?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Пейте!.. Обидно, правда?

КОСАРЕВ. Полтораста лет прошло, все давно померли, ему памятники стоят…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не важно! Надо поставить в этом деле точку!

КОСАРЕВ. Да что же мне делать? Пойти к памятнику и плюнуть?!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Это потом! Если захотите. А сейчас сядьте и напишите, что так, мол, и так, слышал от отца, а отец от деда, дед от прадеда, что Егор Михайлович Косарев рассказывал о подлости рядового Шевченко и завещал потомкам довести дело до суда.

КОСАРЕВ. А… разве так можно?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. По новому уголовно-процесуальному кодексу мы принимаем любые устные заявления и немедленно возбуждаем дела! Между прочим, в соседней комнате подобные заявления пишут Степан Степанович Исаев и Харитон Гансович Герн.

КОСАРЕВ. А это кто такие?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Из той же оперы. Шевченко и предок этого самого Исаева ухаживали за женой капитана Герна. Шевченко она отказала, а поручику Исаеву дала. Так Шевченко из ревности настучал Герну и привел его на квартиру, где ворковали любовники. У поручика Исаева из-за этого были крупные неприятности. А Герн после измены жены запил, был уволен со службы, а потом умер. Возникает вопрос: он сам умер или его довели до самоубийства?

КОСАРЕВ. Кого?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Герна, черт побери! Чем вы слушаете?! И довел его до самоубийства наш дорогой Тарас Григорьевич! Потомок Герна уже все вспомнил. Потомок Исаева аналогично. Так что советую написать все подробно, а мы это оформим как статью о клевете с тяжкими последствиями.

КОСАРЕВ. Какими последствиями?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Егор Михайлович, прочитав записи Шевченко, очень затосковал и стал прикладываться к графинчику. Оттого и вышел в отставку в чине полковника. А если бы Шевченко не писал на него пасквили, не надрывал его сердце? Мог бы Косарев стать генералом?

КОСАРЕВ. Наверное…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не наверное, а сто процентов! И дворянский титул мог получить! Были бы вы сейчас графом и не крутили бы коровам хвосты! Пишите, пишите!

КОСАРЕВ. Да меня прямо с фермы к вам привезли, у меня и правда коровы там, свиньи. Может, я дома напишу, с женой посоветуюсь?..

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Никак невозможно! Дело срочное. Завтра бумаги должны лежать в Генеральной прокуратуре. Подождут ваши коровы, Антон Петрович, а подохнут, так мы вам новых купим. Вы, как пострадавшее лицо, имеете право на компенсацию. По статье о клевете компенсация может быть весьма и весьма!

КОСАРЕВ. А… кто заплатит ту компенсацию? Суд?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Шевченко заплатит, Тарас Григорьевич! А не заплатит, так что ж! Закон суров, но это закон, как говорят итальянцы! Принудительные работы ему обеспечены! Вот ручка, бумага. Пишите!

96

Дневник Т. Г. Шевченко

11 мая 2014 г.

Сию запись делаю поспешно, ибо события, как мне сдается, принимают нежелательный оборот и неизвестно, когда смогу вернуться к своему дневнику. Семен уверен, что на нас открыли настоящую охоту, и все по моей вине. Однако запишу все в последовательности хронологической.

Итак, нынче я проснулся очень рано, ни свет, ни заря. Семка был уже на ногах и торопил меня с туалетом. Он успел зажарить глазунью, а также полюбившиеся мне гренки с клубничным джемом.

Ровно в семь мы были, как сказал бы мой бывший ротный, «при полном параде» и высматривали в окошко машину, которая должна была приехать за нами. Вскоре во двор въехала большая черная карета, и мы поспешили к ней. Не считая извозчика, в карете находились еще двое крепких парней, которые вежливо помогли мне и Семке устроиться на мягких диванах, а один из них даже поздравил меня с праздником.

Конечно, стоит поразмышлять, что они считают праздником, но поскольку времени у меня кот наплакал, то ограничусь осуждением очередного проявления человеческой глупости считать праздником перенос моего тела из Санкт-Петербурга в Канев. Событие-то печальное, что уж тут праздновать! Но об этом как-нибудь в другой раз.

Итак, прокатившись по улицам матери городов русских, мы прибыли на главную площадь, где когда-то было Козье болото и стояла хата, в которой я квартировал, посещая Киев. Нынче, как сказали бы англофилы, площадь есть главный дансинг страны, правда, поименованный с нашей сельской нерасторопностью Майданом. Подхватив под руки, меня вынесли на огромный помост и завели в небольшую комнатку, где на вашего покорного слугу коршунами набросились куаферы, гримеры и прочая театральная челядь, которая стала пудрить, мазать лицо помадой и расчесывать усы. Гримасничая, я терпел сию пытку, глядя на Семку, который трусливо озирался по сторонам. Затем меня провели в другое помещение, где находилась Алиса Леопольдовна и Мамуев, который робко жался к стенам и прятал глаза, как нашкодивший кот. Главная дама была с ним неприветлива и, очевидно, испытывала к сему господину законное чувство презрения. Впрочем, Мамуев нам не мешал, а госпожа Цырлих протянула руку, которую я на сей раз не без удовольствия поцеловал. Рука у нее была душистая, с отменным маникюром, так что было даже приятно. Надев очки, она развернула тетрадь, улыбнувшись загадочной гримасой Клеопатры.