Украинская каб(б)ала - [88]
– Значит, грудь? – усмехнулся Семка и вкрадчивым голосом спросил: – Вы имеете в виду грудь как предмет мужского вожделения либо как символическую чашу, вскормившую человечество?
Вопрос был поставлен ловко. Константин Васильевич покраснел, снял очки и принялся протирать их клетчатым платком. Застыла в нерешительности и его свита, ожидая вердикта патрона. Однако сей господин вполне в духе Семкиного народа ответил вопросом на вопрос:
– А вы кто, извиняюсь, будете?
– Я? – Семка презрительно усмехнулся и небрежно произнес: – Я культурный атташе очень влиятельного посольства!
– Оно и видно, что влиятельного, – пробормотал блюститель морали, продолжая багроветь с такой скоростью, с какой раки варятся в казанке. – Оно и видно!..
– Вы не ответили на мой вопрос! – продолжал настаивать Семка с таким апломбом, что я на минуту усомнился, не скрывал ли мой друг свой дипломатический ранг.
– А что отвечать? – трусливо огрызнулся блюститель морали. – Мы действуем по регламенту и строго установленным параметрам! Декольте не может быть ниже установленной комиссией черты, за которой начинается неприкрытая эротика, переходящая в порнографию. Зритель, насмотревшись таких картинок, непроизвольно начнет фантазировать, опуская свой взгляд ниже установленных пределов. Чего доброго, он и платье с нее снимет!
– Педофил несчастный, твою мать! – злорадно прошептал из-за моей спины «доктор искусствоведения».
Сема хотел ответить возражением на «регламентированную» чепуху, но ревизор вдруг схватил «Незнакомку» и ловко передал ее своим помощникам, предостерегающе подняв вверх руку:
– Изымаю для проведения экспертизы!
– Какой экспертизы? – взмолился я. – Да ведь это… я ж ее продать хотел! А где я могу ее получить назад? Дайте квитанцию, сударь!
– Мы вас найдем! – зловеще пообещал глава комиссии и стал уходить, прикрываемый с тыла своими холуями.
Мы с Семкой, как по команде, принялись вертеть головами, пытаясь привлечь внимание своих шпиков. Уж кто-кто, а они должны были исключать наши любые контакты с посторонними, но шпики почему-то торчали у дома-музея какого-то Кавалеридзе, где по слогам читали мемориальные доски, прилепленные в великом множестве к этому зданию.
«Комиссия по морали» рванула вниз по Андреевскому спуску, и, судя по завихрению голов и доносившихся вскриков, под ее горячую руку попали очередные нерасторопные жертвы.
Мой сосед достал очередную сигарку, долго разминал ее пальцами, а затем произнес виртуозную тираду, суть которой сводилась к увечьям мамы моралиста, полученным неприродным путем в результате изуверского изнасилования.
Семка на мой немой вопрос лишь втянул голову в плечи и сердито засопел. Я же, приподняв повыше картины, поставил их на пьедестал памятника и стал пристально всматриваться в толпу, которая становилась все гуще, особенно после того, как к церкви стали подъезжать автобусы с англицкими буквами. Пестрая толпа волнами накатывалась на малярскую братию, оживленно обсуждала работы и даже брала их в руки, восхищенно цокая языками. Живо шли дела у «доктора искусствоведения», хотя я, увидев его картины, стал поглядывать на матерщинника с обидным подозрением. Да и то! На его холстах ничего нельзя было понять – сплошная мазня, как если бы трехгодовалому ребенку дали краски и кисть пошире, а он, пуская пузыри, возил той кистью по холсту в свое удовольствие. Ни лиц, ни каких-либо иных предметов на картинах не было – одни только кривые линии, пятна всех цветов и совершеннейший хаос в композиции.
– Как называется этот шедевр? – восторженно воскликнул некий иностранец на незнакомом мне языке, и его вопрос тотчас же перевела милая женщина, состоявшая толмачкой при его особе.
«Доктор искусствоведения» высокомерно оценил финансовые возможности иностранца и, цвыркнув в сторону ловким плевком, с достоинством произнес:
– Которая? Вот эта?.. Этот шедевр называется «Завтрак гетеры». Триста долларов.
Переводчица наклонилась к уху подопечного, и иностранец, радостно закивав головой, полез в карман за портмоне.
За полчаса доктор искусствоведения продал почти все свои картины, кроме двух вялых набросков. Слюнявя пальцы, он пересчитал деньги и засунул их в боковой карман некогда роскошной замшевой куртки. Меня распирало любопытство, и я решился задать вопрос, изрядно мучивший меня:
– Скажите, коллега, а как называется художественное направление, в котором вы работаете?
– Что? – «Доктор искусствоведения» рассмеялся, а затем, наклонившись к моему уху, прошептал: – Лохуизм!
– Как это? – покраснел я до такой степени, что почувствовал, как пламенеют мои уши.
– Течение изобретено исключительно для лохов! – пояснил он. – Чем непонятнее, тем мудрее! Вот ты, Тарас Григорьевич, застрял в своем романтическом реализме и носишься со своими Катеринами как с писаной торбой! Народу это и даром не надо. Не верит он в реализм. Он вообще ни во что не верит! А перед моей мазней стоит и соображает: кто кого сейчас надует – художник покупателя или наоборот? Но вообще-то фишка в названии. Название, уважаемый, должно быть глубоким и вызывающим. Вот вы, например, как назвали сей этюд? – Он показал пальцами на бабушек, застывших на скамейке под окнами Семкиного дома.
О.Генри (1862-1910) - псевдоним Вильяма Сиднея Портера, выдающегося американского новеллиста, прославившегося блестящими юмористическими рассказами. За свою недолгую творческую жизнь он написал около 280 рассказов, не считая фельетонов и различных маленьких произведений. Если чего и нет в книге "Короли и капуста", так только королей и капусты. Но автор утешает нас тем, что вместо королей у него президенты, а вместо капусты - пальмы.
В книгу вошли произведения Михаила Левитина, написанные в разные годы. Повести «Чертовщина», «Спасайся кто может!», «Возлюби ближнего!» бичуют тех, чьи пороки перестали быть их личным делом и превратились в нетерпимое зло. Это завистники, карьеристы, стяжатели, готовые на все для своего обогащения. В юмористических рассказах писатель высмеивает недостатки, от которых предстоит избавиться в общем-то неплохим людям.
Эллис Паркер Батлер — известный американский писатель-юморист начала XX века. Книжка его рассказов на русском языке вышла в двадцатых годах в издательстве «Земля и фабрика». Новая редакция перевода для «Искателя» сделана Е. Толкачевым.
Патер Ярич долго не мог сочинить проповедь, обличающую недостойное поведение баронессы Ольги фон Габберехт…