Украинская каб(б)ала - [69]

В последнее время я стал пропускать странички с полуголыми «львицами», так как пресыщенный взгляд способствует развитию подростковых хвороб, о чем меня предупредил Семен. А тут еще в голову полезла моя беспутная Ликера, которая, несмотря на свою неряшливость и легкомысленный нрав, стоит в моем мнении выше худосочных особ, которых рекламирует нынешняя пресса. А посему я пристрастился к чтению очерков и сенсаций о жизни творческой богемы. Правда, ни о театрах, ни о симфонических новинках в газетах не пишут. Все больше о певцах и певичках на манер какого-то «шансона», но, что удивительно, газетные фельетонисты вовсе не спешат с анализом голоса либо иного таланта сих господ, а все больше копошатся в грязном белье, которое сия «творческая публика» охотно выставляет на всеобщее обозрение. В глазах рябит от сенсаций, что, дескать, такой-то признался в любви к мужчинам, а иная дива спешит порадовать читателя, что уже сделала восьмой аборт от загадочного поклонника. А еще описания всяческих банкетов, фуршетов, скандалов, драк, измен, свадеб, попоек!

Заинтригованный жизнью творческой элиты, я попросил Семена Львовича настроить его чудо-ящик, дабы вживую разглядеть эту публику. Одни огорчения! Я разочарован до такой степени, что дал себе зарок более не включать сей «телевизор». Да кто ж их назвал певцами?! Разве что подхалимы-репортеры учились в школе для глухонемых?! На любой деревенской свадьбе после хорошей попойки наши мужики и бабы выводят рулады поголосистее, мелодичнее и уж во всяком случае не дергаются как эпилептики. А стоит этой «элите» раскрыть рот, чтобы осчастливить общество свежей мыслью, как воображение немедленно уносит тебя в доисторическую эпоху, когда первобытные люди придумывали незатейливые междометия, приплясывая над поверженным мамонтом.

Впрочем, не буду развивать эту тему, иначе потомки обвинят меня в ретроградстве и неумении внимать волнам прогресса.

Опишу лучше красочное событие, приключившееся сегодня перед обедом. По своему обыкновению я сидел в комнате за письменным столом, приводя в порядок свои записи и размышляя о политической карьере. Вдруг раздался звонок, а затем я услышал женский голос. Взволнованный, я выскочил на кухню и застал там Семку, который разговаривал с девицей, живущей этажом выше.

Увидев меня, гостья кокетливо передернула бронзовым плечиком. Ее легкий сарафан едва прикрывал женские прелести, и, как мне показалось, она не без умысла улыбалась. Семен Львович беспокойно оглянулся, увидел меня и с кислой миной на своей иудейской морде представил девицу:

– А это Любовь Борисовна, соседка наша. За солью пришла!

Я церемонно поклонился, раздумывая, не поцеловать ли пухлую и аппетитную ручку, которую девица протянула мне, но, поразмыслив и определив, что она не из дворянского сословия, лишь слегка пожал кончики ее пальцев.

– А вы писатель? – уже широко улыбнулась она, обратив ко мне заинтересованное лицо.

– Писатель! – с глупым тщеславием кивнул я, и машинально распушил усы.

Эх, до чего же несообразительный этот Семка! Тут и слепой заметит, какими взглядами мы обменялись с девицей, а настоящий товарищ постарался бы исчезнуть, оставив нас наедине, но, видимо, мой благодетель решил блюсти мою нравственность пуще государственной казны и немедленно принялся гасить разгоравшийся пожар отношений.

– А вы, Люба, замуж вышли? – спросил он у соседки.

– С чего вы взяли? – покраснела девица.

– Да топот ног у вас, точно гости гуляют! – усмехнулся Семка. – Я подумал, что мужчина поселился!

– Да нет, то просто так!.. Гости, как вы сказали! – продолжала краснеть девица и вдруг с вызовом, почти грубо спросила: – А что, нельзя?

– Мне-то какое дело! – смутился Семка, и я, признаюсь, испытал удовлетворение, что девица так здорово его отбрила.

Вероятно, я ее очень заинтересовал, потому что, держа в руках солонку, которую ей сердито вручил Семка, она вновь дернула плечиком и призывно обратилась ко мне:

– А вы Шевченко, да?

– Так точно, сударыня!

– Тарас Григорьевич?

– Он самый!

– Ой, сколько же вам лет?!

Настал мой черед смущаться, но, собравшись с духом, я пошутил:

– Сколько ни есть – все мои! И потом, сударыня, любви все возрасты покорны, как сказал Пушкин!

– Ой, а вы его знали? – воскликнула девица.

– Не имел чести! А Николая Васильевича Гоголя или, скажем, Федора Михайловича Достоевского знал лично! Опять же, с Тургеневым Иваном Сергеевичем был на короткой ноге, а с господином Аксаковым состоял в дружеской переписке! Да-с! – Я самодовольно выпятил грудь, не замечая, что стою перед женщиной в халате, распространяющем аромат кухни.

Сема беспокойно оглянулся, затем сделал попытку оттеснить гостью в коридор. Но она игнорировала его жесты, продолжая общаться со мной.

– А вы заходите как-нибудь, Тарас Григорьевич! Кофе попьем, вы мне свои стихи почитаете! Я ужас как люблю стихи! У меня один мент знакомый, когда выпьет, очень здорово читает! «Что ты смотришь синими брызгами, али в морду хошь!..» Ой, наврала! Ну, не важно! Вы заходите! Я над вами живу, такая же дверь! В коричневом дерматине!

– Зайдем, зайдем! – забормотал Семка и бесцеремонно выставил девицу из квартиры.