Украина на перепутье. Записки премьер-министра - [19]

Разумеется, я ответил, что еще молод и не заслужил такой чести. Вопрос был исчерпан. В 1982 г. к этому вопросу меня вернул директор института, где я работал, Павел Дмитриевич Романов. Он вызвал меня и спросил, почему я не подаю заявление о вступлении в партию. Я ответил примерно так же, как и в первый раз, однако Павел Дмитриевич был не из той категории людей, которых удовлетворяют пустые ответы. «Ты кончай дурака валять, я думаю в обком список резерва отправлять. Поставить некого, а ты ерундой занимаешься», — заявил он достаточно категорично. Я с большим уважением относился к нему и в 1983 г. подал заявление.

Кстати сказать, интеллигенцию не очень-то охотно принимали в КПСС. Существовали свои квоты для рабочего класса, колхозников, военнослужащих и представителей интеллигенции. Это была одна из глупых норм, придуманных партаппаратчиками, которая позволяла им всегда и во всех случаях иметь управляемое большинство в органах коллективного управления партией. Но эта же норма резко снижала интеллектуальный уровень управления и не давала развиваться как партии, так и стране в целом. Она сосредоточивала всю власть в узкой группе руководителей высшего звена.

Когда в решающий момент руководство пошло на некоторую демократизацию партийной жизни, то, поскольку вся система была к этому не подготовлена и, самое главное, простые люди не имели опыта и не сразу отличили демагогию от демократии, последствия этой непродуманной реформы были ужасными. В число реформаторов вошли прежде всего те, кто всю свою жизнь давил и уничтожал всякие проблески демократии. Странно, но им поверили.

Рассказывая о своей жизни, я часто отклоняюсь и рассуждаю об общей ситуации в стране. Мне кажется, что это закономерно и понятно. Менялась страна, менялся и я. Помимо общей обстановки необходимо рассказать и о руководителях, с которыми меня сталкивала жизнь. Я с ними работал, учился у них. Почти восемь лет мне довелось работать с Павлом Дмитриевичем Романовым. В отличие от прежних моих начальников он был руководителем совсем другого типа.

Он пригласил меня на работу в крупный угольный институт для организации лаборатории, а затем и отдела шахтной сейсмоакустики. Павел Дмитриевич отнюдь не был трудоголиком, напротив, он был сибаритом, любящим жизнь, хорошую компанию. Его любимыми выражениями были: «Что ты ко мне со всякой чепухой лезешь?» или «Не забивай мне голову всякой ерундой». Иногда последние слова звучали еще более круто. Но смысл их был такой: «Иди к заму и решай». Такая система приводила к тому, что к директору института шли только по крайней необходимости и только тогда, когда заместители категорически отказывались решать те или иные вопросы.

Впрочем, авторитарные черты четко просматривались и в его стиле управления. Он любил новые и рискованные решения. Многое в угольной науке было тогда построено на конкуренции. И он смело ввязывался в нее и не боялся иногда идти против мнения авторитетов в этой области или руководителей министерства. В конечном итоге это его и сгубило, а повод для этого нашелся самый пустяковый. В 1982 г. он, вернувшись из отпуска, в вестибюле института увидел объявление о проведении отчетно-выборной партийной конференции. Дата проведения не была с ним согласована. Он страшно возмутился и, сорвав это объявление, разорвал его на части. А время на дворе было суровое: смена власти от Брежнева к Андропову. В этом его поступке усмотрели политическую подоплеку. Не спасли ни шесть орденов Ленина, ни бесспорные заслуги. Полгода шли разбирательства, а потом последовал уход на пенсию.

Вместе с тем, не всегда было так, как случилось с моим руководителем. Мне запомнился эпизод, который тогда просто поразил меня. В нашем Доме шахтеров проводилось крупное бассейновое совещание руководителей угольных предприятий. Вел совещание тогдашний первый заместитель министра угольной промышленности Л.Е. Графов. На совещании присутствовали секретари обкомов партии всех пяти областей, курировавшие работу угольной промышленности. Видимо, хорошо позавтракав, Леонид Ефимович вошел в зал совещаний, с улыбкой оглядел собравшихся и открыл совещание: «Леонид Ильич Брежнев на ХХVI съезде партии… — тут он запнулся и через какую-то паузу продолжил: — …сказал… — тут он опять сделал паузу, задумался, потом поправил себя: — Нет, не на ХХVI, а на ХXIV съезде сказал…» — опять последовала пауза. Графов нахмурил брови и уже без улыбки, серьезно сказал: «Ладно, что он там на этом съезде сказал, наплевать и забыть. Слушайте, что я вам скажу…» — и далее последовало довольно глубокое выступление с анализом работы угольных объединений, шахт, недостатков этой работы, из которого, в общем-то, следовало, что работаем мы плохо.

Я был шокирован. Дальше события развивались еще более жестко. После выступления Л.Е. Графова слово предоставили одному из генеральных директоров объединений. Он вышел на трибуну и, открыв текст доклада, начал: «Шахтеры ордена Ленина и Трудового Красного Знамени объединения, встав на трудовую вахту в честь шестидесятилетия Великого Октября…» — договорить ему не удалось. «Прекрати молоть ерунду, — прервал его Л.Е. Графов. — Говори по делу». И в таком духе совещание продолжилось. Рядом со мной в зале сидел один опытный руководитель, уже в возрасте. Я удивленно спросил его: «Что он себе позволяет? Наверное, завтра же его снимут с работы». «Не уверен», — осторожно и тихо ответил мой собеседник. И оказался прав. Дни шли, а сообщения о снятии с работы первого замминистра не было. А спустя несколько месяцев я участвовал в совещании в Москве в министерстве, и Л.Е. Графов, живой и невредимый, давал всем очередную «накачку».