Укради мою жизнь - [5]

— Ах, чтоб тебя!.. Ты что, ослеп?! Куда ноги ставишь, олух, хоть смотри!..

— Ладно-ладно, папаша, — Вик придал интонации по возможности больше развязности, — не серчай… И это, не голоси так, я ж тебя не раздавил.

— Не раздавил?! — мужик чуть не подскочил от такой наглости. — Да ты мне ногу мало что не оторвал!..

Ситуация развивалась согласно плана. Девица чуть отстранилась, и брезгливо изогнув чувственные губки, постреливала глазками на спорщиков. Пока она считает себя непричастной, а нужно сделать из неё союзницу. Чувство сопереживания открывает поле как ничто другое.

— Ты же сидишь, дед!.. — ещё подзавёл Вик гипертоника. — С комфортом, в мягком кресле! Тебе бы ещё и вагон пустой, да? Чтоб никто к тебе не прикоснулся?

— Какой «прикоснулся»! — не унимался мужчина, явно среагировав на обидное «дед». — Ты по мне топчешься как стадо коров!.. Хоть под ноги смотри!

— Вот все они, старики, такие! — Теперь Вик апеллировал к девице. Приглашал её как бы разделить с ним справедливое негодование. — Всё им плохо! Везде первые, везде им дорогу уступи, всегда уважение окажи… Чуть зазевался, не заметил дедушку — и вот ты уже хам, сволочь и грубиян!

Девушка непроизвольно кивнула. Ещё бы — с таким самомнением, ярко выписанным на смазливом личике, она наверняка рассуждала так же. Искренне считала, что дорогу должны уступать ей. И лучшее место в вагоне тоже. И не только в вагоне. А то ведь за этим старичьём не протолкнёшься! Вот так станут на дороге затором, непреодолимой преградой, и можно не успеть, опоздать, не дай бог, к кормушке под названием «жизнь».

— Это вы, молодёжь, распоясались!.. — голосил благообразный. — Прёшь не глядя, по головам! Будь ваша воля, вы б всех нас, пожилых, в мешок — и в яму! Чтоб жить не мешали!..

— Да уж, вас в мешок засунешь, пожалуй! — зло выплюнула в ответ девица. — Сами кого угодно…

Ну вот, вмешалась, влезла в интеллигентное общение, теперь затянет. Коготок увяз, всей птичке…

Мужик тем временем распалялся всё больше. Кто-то из толпы поддакнул, кто-то из женщин запричитал, девушка огрызнулась, но Вик уже не слушал. Теперь скандал будет раскручиваться по своим законам, втягивая в орбиту всё новых участников. Тягун сосредоточился на объекте. Но не на лице, не на выражении глаз или произносимых словах.

Он увидел девушку как бы через мутное стекло. Контур, окружённый розоватым размытым ореолом. Ореол этот подрагивал, зыбился, медленно перетекал сверху вниз. Вику казалось, что он может потрогать поле рукой. Но это, конечно, иллюзия, а вот лиловый всплеск станет сейчас реальностью.

И он слегка подтолкнул. Будто всё же коснулся едва заметно, но не рукой, а чем-то иным, чему и сам не смог бы подобрать названия. Может мыслью, может чувством… А может, желанием вытянуть витакс. И выплеск не заставил себя ждать — сиреневый язычок, будто колыхнулось пламя свечи под порывом сквозняка.

Правая рука ещё сжимала комочек перчатки, носимой как раз для таких случаев, но левая сделала непроизвольно хватательное движение. Никому не заметное, только под ложечкой вдруг что-то тяжело охнуло, ёкнуло, защемило горячо и сладко… Оп-па-на-а! — единиц десять, не меньше! Ноги слегка подогнулись, и Вик еле сдержался, чтобы не застонать от наслаждения. Во время приёма он испытывал почти оргастическое чувство. Задержал дыхание, сглотнул, ухватился за поручень, но принятый витакс уже утрамбовывался внутри него сообразно своим каким-то, неведомым законам. Укладывался, притирался, занимал в поле Вика необходимое положение и объём. И вот умостился, наконец. И затих. Осталась только лёгкая слабость в теле, и воспоминание о пережитом кратком миге восторга.

А вагонная ссора набирала обороты. Пассажиры неразборчиво гомонили, никто не заметил его кратковременного замешательства, бледности и вздоха-всхлипа. Вик уже настроился, было, дать дёру, когда почувствовал, что гипертоник тоже готов разродиться. Вор застыл. Снимать выплеск у мужчин много труднее, и дело не только в особенностях психики. Поле другое, выброс не такой яркий. Ощущение, что собираешь витакс пригоршнями, а он утекает меж пальцев…

Но главное — он только что снял! Он сейчас как таракан беременный полон этой странной, эфемерной, летучей субстанцией. Одна единица которой содержит тысячу четыреста сорок минут, или двадцать четыре часа — сутки чужой жизни. Один день движения, дыхания и сердцебиения. Шестнадцать часов восторга и злости, удовольствий и унылого труда, покорности и ярости. И восемь часов сна, покоя, забвения.

Но кто ж откажется, когда оно само в руки плывёт?!

В скандале уже участвовали две пожилые тётки, мужчина средних лет, похожий на инженера, работяга и, конечно, красномордый с девицей. Перебранка шла яростная, с обвинениями во всех смертных грехах. Слышалось и «проститутка», и «старый козёл», и «ворона облезлая!» и много чего ещё неслось по вагону.

Уровень злости и раздражения краснолицего дошёл до того предела, когда и подталкивать-то не пришлось. Вик немного выждал, чуть коснулся, и — хлоп! — отчётливо уловил сиреневый всплеск. Снято! И упаковано… Или не поместилось? На миг ему показалось, что чужой витакс стал где-то между горлом и грудью, стал поперёк, перекрыв ток кислорода в лёгкие.