Украденная юность - [48]

— Здравствуй, Иоахим, я зашла только поздороваться с тобой. Или мне называть тебя на вы?

— Заходите, заходите, фрау Кремер.

Иоахим с досадой захлопнул дверь. «Надо же, — подумал он, — самая вредная сплетница с нашей улицы».

— Мамочки нет дома? — сладким голоском запела фрау Кремер.

Жила она в доме напротив; длинное и остренькое личико, на котором быстро бегали не знавшие ни минуты покоя маленькие глазки, делало ее похожей на мышь.

— Мне ведь сказала фрау Крумбигель, что ты приехал.

«Если знает Кремерша, значит, знает весь город», — подумал Иоахим.

— Ну, рассказывай же, Иоахим, рассказывай, — потребовала фрау Кремер, и ее мышиные глазки заблестели от любопытства.

— Мама пошла за покупками, — сказал Иоахим, — говорят, будут давать хлеб.

Как ни старалась фрау Кремер, он продолжал угрюмо молчать, и ей не удалось ничего из него выудить. Ему же хотелось одного — чтобы старая сплетница поскорее убралась. Но она и не помышляла об этом, и его замкнутость нисколько ей не мешала. Она уселась в кухне на табурете и всем своим видом показывала, что это место она готова защищать от всякого, кто посмеет согнать ее оттуда.

Снова раздался звонок, и снова это оказалась не мать. Появилась вторая сплетница, вдова Трамлер, и Иоахиму пришлось полчаса терпеть болтовню двух кумушек, пока наконец мать все-таки не выручила его.

— А теперь я уйду ненадолго, — сказал он, и мать дружески улыбнулась ему.

Он вышел, намереваясь прежде всего посетить родителей своего погибшего друга. Но по дороге к рынку замедлил шаги. Ему стало страшно от одной мысли, как он предстанет перед матерью Клауса и объявит ей, что у нее больше нет сына. Может быть, лучше, пока все на службе, зайти к отцу, если того не уволили с почты? Ведь почтовый инспектор Адам тоже был членом нацистской партии. И Иоахим отправился на «Бродвей».

«Бродвей», так называли ребята и девушки его возраста часть главной улицы, тянулся примерно метров на сто пятьдесят. Он начинался у кафе «Вахендорф», где прежде проводили послеобеденные часы жены состоятельных горожан, а затем шел мимо кинотеатра «Хейде» и отеля «Хейде» — лучшей гостиницы города, как все еще гласила вывеска у входа. Вовремя войны в здании помещался лазарет, а сейчас здесь была гостиница для советских военнослужащих. За отелем улица делала поворот, на углу стоял дом торговца скобяными товарами Дамашке, и здесь «Бродвей» кончался. Эта часть улицы служила обычно местом встреч для молодежи и подростков города. Под вечер, между пятью и семью, сюда приходили, взявшись под руки, ученицы лицея, а неуклюжие мальчишки, засунув руки в карманы, плелись за ними следом, покуривая выкраденные у отцов сигареты. Приходившие раньше пяти стояли возле кино, поджидая, пока явятся остальные. Если кто-нибудь возвращался после каникул или приезжал в отпуск на несколько дней, то первым делом шел на «Бродвей» — показаться.

У кинотеатра Иоахим встретил аптекарского сынка Ганса Мука. Ганс, светло-русый веснушчатый парень, стоял, прислонясь, у входа в кино и небрежно курил сигарету, манерно поднося ее к губам. На нем был новый с иголочки светло-синий костюм, явно сшитый из запасов бывшего офицерского состава военно-воздушных сил. При виде Радлова он не выразил ни малейшего удивления.

— Слышал уже, что ты вернулся, — сказал он, поздоровавшись. — Адам тоже приехал?

— Нет.

И Иоахиму пришлось во второй раз за сегодняшний день сообщить о том, что Клаус погиб. Несколько секунд они помолчали, потом Мук спросил:

— А ты был у его родителей?

И когда Иоахим ответил отрицательно, посоветовал:

— Сходи поскорее. Лучше, если они узнают об этом от тебя, чем от других. И Гильде Эйснер тебе тоже надо сказать, они ведь дружили. Кстати, Эме тоже погиб.

«Значит, и он, — подумал Иоахим. — Эме был старше нас, ему уже стукнуло двадцать». Он был когда-то левым нападающим их футбольной команды. У Иоахима дома сохранилась фотография всей команды. «Нас было одиннадцать, и шестеро погибло. Эме уже седьмой. А насчет Тильды Мук прав, ей должен сказать именно я. Кажется, и сам бы мог додуматься».

— Не знаешь, старик Адам все еще служит на почте? — спросил Иоахим.

Он хотел добавить: «Или они его тоже выставили, как и моего отца?» Но промолчал. Какое, в конце концов, Муку дело до его семейных неприятностей.

— Мне кажется, да. Почта скоро опять откроется. — Мук с наслаждением выпустил дым через ноздри. Иоахим жадно вдохнул — остатки его табака кончились по дороге домой, и он уже несколько дней не курил. Не пожертвует ли ему Ганс одну сигарету? Возможно, если суметь подойти. Осторожно, обходным путем устремился он к цели, пощупал материю на костюме Мука и спросил:

— Новый, а?

— Мм, — пробормотал Мук с напускным равнодушием, но Радлов заметил, что это ему польстило.

— Материал офицерский? — продолжал спрашивать Иоахим.

Мук что-то пробурчал, но потом не без гордости ответил:

— Сшито на заказ. У Ландвера. Я отдал за работу другой отрез.

Радлов удивился.

— Зачем же? — спросил он. — Да и откуда у тебя столько отрезов?

Он безуспешно пытался скрыть свою зависть.

Сын аптекаря хвастливо улыбнулся.

— Так ведь в нынешние времена никто тебе ничего не сделает, если не подмазать. А у меня дома добра полным-полно, милый мой. Запасся основательно.