Уик-энд на берегу океана - [54]

— Входите, входите, господа и дамы! — кричал чернявенький. — Чья очередь? Места еще есть!

— Вот ведь, ей-богу, — сказал один из солдат, бросив быстрый взгляд на Майа, — ничего святого у него нет.

Оба остановились примерно в метре от грузовика параллельно платформе и стали раскачивать тело.

— Раз, два — взяли! — кричал чернявенький. — Раз, два — взяли.

Грузчики одним движением подбросили тело. Оно перевернулось в воздухе и с мягким стуком шлепнулось о платформу.

— Раз, два — взяли! — кричал чернявенький. — Все заполнено, мест больше нету! Полный комплект до следующего жмурика. Дзинь-дзинь-дзинь!

Правой рукой он несколько раз дернул воображаемую веревку от звонка.

— Ты уж хватил через край, Жюль, — сказал один из могильщиков, искоса взглянув на Майа.

— Там есть еще один, — сказал Майа, — на втором этаже, но он слишком тяжелый, и я с ним сам не справлюсь, если даже буду волоком волочить. Кто-нибудь из вас мне не подсобит?

— Это в нашу работу не входит, — возразил все тот же могильщик. — Наше дело подбирать трупы на улице, а не по домам ходить их собирать. На эту работу другие парни выделены.

— Неужели вы не можете оказать мне услугу? — спросил Майа.

— Нет и нет, — сказал грузчик, — и еще раз нет.

— Ну а ты?

— Я? — сказал второй. — И я как он…

— А ты? — обратился Майа к шоферу. — Не поможешь ли ты мне?

— Я шофер, — ответил тот.

Он выпустил струйку дыма прямо перед собой и медленно переставил ноги.

— Ладно, я пойду, — крикнул чернявенький со своего насеста, — я пойду, если дашь сигарету.

— Хоть две.

— Иду, — весело крикнул чернявый.

Он аккуратно положил колбасу и хлеб на крышу кабины, потом как гимнаст спрыгнул на платформу. Раздался мягкий стук.

— Простите великодушно, господа-дамы! — сказал чернявый. — Извиняюсь, если я вам слегка ноги отдавлю.

Опершись ладонью о край платформы, он все так же весело спрыгнул на тротуар.

— Ей-богу, ты уж слишком, Жюль! — сказал один из грузчиков.

— Видали гадов? — сказал чернявенький, шагая рядом с Майа по коридору. — Строят из себя святош на людях, а я своими глазами видел, как они потихоньку у жмуриков обручальные кольца прут. Ты скажешь, а на кой им, жмурикам, обручальные кольца? Конечно, дело житейское, но я такие вещи не стал бы делать. Мертвые, они и есть мертвые, верно ведь? Ничего-то бедняги не видят, не чувствуют. Согласен, ни к чему всякие церемонии с ними разводить, только одно и можно для них сделать — швырнуть их в яму. Но это еще не причина, чтобы кольца у них переть. Понимаешь — это не ради них, а ради себя. Себе же самому противно.

— Верно, — сказал Майа.

— А тот, наверху, тоже твой дружок?

— Нет, не дружок.

— Его осколком убило?

— Нет, это я его застрелил…

— Что? — сказал чернявый и даже остановился, хотя уже занес ногу на первую ступеньку, и пристально поглядел на Майа. — Ты его уложил? А за что ты его уложил?

— Он хотел изнасиловать молоденькую девушку, он и вот тот парень, которого вы сейчас забрали.

— Так ты и того, первого, тоже уложил?

— Да.

— Значит, двух ухлопал? Двух одним махом? Господи боже мой! А ты, надо сказать, парень молодец!

— Ну, это было не так уж трудно, — сказал Майа каким-то странным тоном, — представь, не труднее всего остального! Вот, — добавил он, вытаскивая из кобуры свой револьвер, — видишь эту выступающую стальную штуку, на нее нажимают пальцем. Чуть нажимают, совсем чуть-чуть — и готово! Для этого не обязательно быть, как ты говоришь, молодцом.

— А ну, убери свою игрушку, — сказал чернявый, — я, знаешь, этих штуковин не люблю, боюсь! Но ведь двух! Подумай только, двух!

Он помолчал.

— Надо все-таки большой сволочью быть. Вдвоем на девушку напали. Ты хорошо сделал, что их уложил.

— Ты находишь? — сказал Майа.

Он распахнул дверь спальни. Чернявенький даже не взглянул на труп. Он направился прямо к постели. Жанна крепко спала.

— Ну и ну! — сказал чернявый.

И впервые на глазах у Майа он перестал смеяться и балагурить, хотя на своем насесте только и делал, что веселился и отпускал шуточки.

Несколько секунд прошло в молчании.

— Ну и ну!

— Берем?

— Успеется, — сказал, не поворачивая головы, чернявый. — Ну и ну! До чего же хороша крошка! Ах, матушка родимая, до чего же хороша!

Он протянул руку.

— Не смей трогать.

— Да ты что? — сказал чернявый, негодующе взглянув на Майа. — Я-то, слава богу, не сволочь какая! В жизни твою девчонку не трону.

Он взялся за край разорванной кофточки и деликатно приподнял ее.

— Ну и ну, ну и ну, ну и ну, — твердил он почти шепотом. — Ведь скажи, до чего же грудки хороши, ну, скажешь, нет… Ах, сволочи! Надо же быть такой сволочью. Заметь, что их тоже отчасти можно понять. Но все-таки быть такой сволочью! Ты хорошо сделал, что их уложил.

В это мгновение Жанна приоткрыла глаза. Чернявенький быстро отдернул руку.

— Жюльен, — невнятно пролепетала Жанна.

И снова закрыла глаза.

— А кто это Жюльен? — шепотом спросил чернявый.

— Я.

— Ну и смех. Меня зовут Жюлем. А Жюль и Жюльен — это вроде бы одно.

Он снова уставился на молодую девушку.

— Значит, это твоя девчонка?

— Нет.

— Ой, врешь, браток! Да ты слышал, как она «Жюльен» сказала…

— Нет.

— Чудеса, да и только! — разочарованно протянул чернявый. — Поди ж ты! Ты только на ее руки посмотри, до чего маленькие! А мордашка какая славненькая! Приятно все-таки посмотреть, как хорошенькая девчонка спит — просто прелесть. Словно вся так тебе и доверилась.