Ухищрения и вожделения - [35]

— Как это — вы обнаружили жертву? Где? — резко спросила Хилари Робартс.

И опять Лессингэм не обратил на нее никакого внимания, только спросил у Элис:

— Так вы дадите мне выпить? А потом я расскажу вам все, со всеми кровавыми подробностями. После того как я нарушил симметрию за вашим столом и задержал обед на целых сорок минут, такой рассказ — самое малое, что я могу вам предложить в качестве компенсации.

Пока они шли обратно в гостиную, Алекс Мэар познакомил Дэлглиша с Лессингэмом. Лессингэм бросил на Адама короткий, острый взгляд и протянул ему руку. Ладонь, на мгновение коснувшаяся ладони Дэлглиша, была влажной и удивительно холодной. Алекс Мэар спросил, как будто ничего не случилось:

— Что ж вы не позвонили? Мы бы оставили вам поесть.

Вопрос его, звучавший по-домашнему обыденно, показался совершенно неуместным, но Лессингэм ответил:

— Знаете, совершенно из головы вон. Не насовсем, конечно, но, честное слово, эта мысль мне и в голову не приходила, пока полицейские не кончили меня допрашивать. А потом не представилось удобного момента. Все они были вежливы и любезны, но я чувствовал, что мои личные дела для них имеют весьма малое значение. Между прочим, никакого особого почета от полиции за то, что вы нашли им убитую, и ждать нечего. Все, что вам скажут, это: «Спасибо вам большое, сэр, конечно, все это очень неприятно. Жаль, что вам доставили столько хлопот. Теперь мы сами займемся этим делом. А вы отправляйтесь-ка домой и постарайтесь поскорей забыть обо всем». А меня одолевает чувство, что сделать это будет не так-то просто.

Вернувшись в гостиную, Алекс Мэар бросил пару нетолстых поленьев на источавшие жар угли и пошел принести спиртное. Лессингэм отказался от виски, попросив дать ему вина.

— И не тратьте на меня ваш лучший кларет, Алекс, — добавил он, — я пью в чисто лечебных целях.

Почти незаметно для глаза все присутствовавшие придвинули свои кресла поближе. Лессингэм начал рассказывать очень медленно, время от времени приостанавливаясь, чтобы глотнуть вина. Дэлглишу показалось, что Майлз как-то изменился с момента приезда, словно обрел некую власть, таинственную и в то же время такую знакомую. Адам подумал: сейчас Лессингэм обрел мистическую силу сказителя. Освещенные огнем камина лица сидящих вокруг рассказчика людей вдруг напомнили ему его первую сельскую школу. Там в три часа каждую пятницу ребятишки усаживались тесным кружком вокруг мисс Даглас и целых полчаса слушали ее рассказы и сказки. И Дэлглиш ощутил тоску и боль по тем навсегда утраченным дням детской наивности и любви. Его удивила сила и яркость воспоминания, пришедшего в такой неожиданный момент. Но сегодняшний рассказ обещал быть совсем иным и вовсе не предназначенным для детских ушей.

— Я должен был побывать у зубного врача в Норидже в пять часов, а потом заехал ненадолго в «Клоуз», навестить приятеля. Так что к вам я ехал не от себя, а из Нориджа. У Фэарстеда свернул с шоссе В1150 направо и чуть не врезался в кузов машины: она стояла без огней, поперек дороги. Я еще подумал, какой дурак ставит так машину, чтобы зайти в кусты и отлить. Потом мне пришло в голову, что там что-то могло случиться. Тем более что правая дверца была открыта. Это показалось мне странным. Ну, я отъехал к обочине и пошел посмотреть. Никого. Не знаю, почему я решил зайти за деревья. Думаю, сработал какой-то инстинкт. В темноте ничего не было видно, и я подумал: может, позвать, покричать? Потом почувствовал себя полным идиотом и решил уйти, не лезть в чужие дела. И вот тут-то я чуть не споткнулся о труп. — Он снова глотнул вина. — По-прежнему ничего не было видно. Я опустился на колени и стал щупать вокруг руками. И коснулся ее тела. Кажется, я дотронулся до бедра, не могу сказать точно. Но это было человеческое тело. Тут нельзя ошибиться — тело, даже мертвое, все равно узнаешь. Тогда я вернулся к машине и взял фонарь. Осветил ноги и повел лучом вдоль тела к лицу. Ну и тут, конечно, увидел… И понял: это опять Свистун.

— Это было очень страшно? — сочувственно спросила Мэг Деннисон.

Он, по-видимому, расслышал в ее голосе то, что она на самом деле чувствовала — не зуд похотливого любопытства, но сочувствие: она понимала, что сейчас ему необходимо выговориться. Он смотрел на нее с минуту, словно только что увидел, помолчал, всерьез обдумывая ответ.

— Не так страшно, как отвратительно. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что испытывал какие-то смешанные чувства. Ужас, неверие и какой-то стыд. Я чувствовал себя не просто как пассивный наблюдатель, а как извращенец какой-то. Смерть всегда неприглядна. Зрелище было гротескным: женщина выглядела смешной, изо рта торчали тонкие завитки волос, казалось, она их жует. Ужасно — это само собой, но в то же время — глупо. У меня возникло непреодолимое желание рассмеяться, глупо захихикать. Я понимаю, это была реакция на шок, но это вряд ли может служить оправданием. И вся сцена была — как бы это сказать? — банальна. Если бы меня раньше попросили описать жертву Свистуна, я именно так бы ее себе и представил. Мы ведь обычно полагаем, что реальность должна отличаться от образов, созданных нашим воображением.