Ухищрения и вожделения - [34]

Мэг Деннисон подняла взгляд от тарелки; щеки ее разрумянились; она сказала:

— Знаете, у меня обычно вызывает подозрение, когда зло оправдывают тем, что оно совершается ради блага того, кого мы любим. Мы, может быть, и верим в это, но на самом деле мы совершаем его ради себя самих. Я представляю себе, что могла бы испытать ужас при одной мысли о том, что мне придется ухаживать за пациентом, страдающим болезнью Альцгеймера. Когда мы выступаем в защиту эвтаназии, что движет нами — стремление прекратить страдания больного или свои собственные, поскольку мы вынуждены видеть, как он страдает? Зачать ребенка специально, чтобы его затем убить с целью использовать его ткани… Сама мысль об этом отвратительна до предела.

Алекс Мэар ответил:

— Ну, я мог бы возразить вам, что убиваемый зародыш — вовсе не ребенок, а отвращение, вызываемое подобным поступком, вовсе не свидетельствует о его аморальности.

— Разве? — откликнулся Дэлглиш. — Разве естественность отвращения, которое испытывает к подобному поступку миссис Дэннисон, ничего не говорит нам о его моральной стороне?

Мэг наградила его беглой благодарной улыбкой и продолжала:

— И кроме того, вы не думаете, что такое использование зародышей очень опасно? Ведь оно может привести к тому, что бедные люди во всем мире начнут зачинать детей и продавать зародышей, чтобы могли лечиться богатые. Ведь, как мне кажется, уже существует черный рынок человеческих органов. Неужели вы верите, что мультимиллионер, нуждающийся в пересадке сердца или легких, не сможет найти донора?

Алекс Мэар улыбнулся:

— Хорошо хоть вы не утверждаете, что следует добровольно отказаться от развития знаний и остановить прогресс науки из-за того, что новые открытия могут быть использованы во зло. Если возможны злоупотребления, нужно издавать законы, их запрещающие.

— Послушать вас — все так просто и легко! — воскликнула Мэг. — Если бы мы могли обойтись законами, запрещающими социальные беды, мистер Дэлглиш остался бы без работы.

— Не просто и не легко, но надо пытаться. Использовать свой интеллект, чтобы сделать правильный выбор, — ведь это и значит быть человеком.

Элис Мэар поднялась из-за стола и сказала:

— Ну что ж, настало время и нам сделать выбор, правда, на несколько ином уровне. Кто из вас будет пить кофе, и какой именно? Во дворике — стол и стулья. Я подумала, мы можем зажечь там свет и пить кофе на свежем воздухе.

Все прошли в гостиную. Элис распахнула стеклянные двери, ведущие в патио, и сразу же звучный грохот моря ворвался в комнату и завладел ею с потрясающей, непреодолимой силой. Но стоило им выйти в прохладу вечера, как шум валов странным образом стих, и море теперь лишь глухо рокотало вдали. От дороги дворик отгораживала высокая каменная стена. Сворачивая к юго-востоку, стена понижалась до высоты всего лишь чуть больше метра, открывая взгляду пространство мыса, уходящего в море. Несколько минут спустя Алекс Мэар появился с подносом, и вот уже гости с чашечками кофе в руках разбрелись по дворику посреди терракотовых горшков с травами, словно незнакомцы, не испытывающие желания быть представленными друг другу, или актеры на сцене, погруженные в себя, повторяющие в уме свои роли в ожидании начала репетиции.

Они вышли сюда без плащей и пальто, а вечернее тепло оказалось всего лишь иллюзией. Словно сговорившись, они повернули было назад, в дом, когда огни машины, идущей на большой скорости, показались над всхолмьем дороги с южной стороны. У коттеджа водитель сбросил скорость.

— Это «порше» Лессингэма, — сказал Алекс Мэар.

Никто не произнес ни слова. Все молча смотрели, как машина все еще на достаточно большой скорости съехала с дороги и резко затормозила на поросшей травой площадке. Как бы следуя заранее оговоренному церемониалу, все встали полукругом — Алекс Мэар чуть впереди остальных, — словно группа встречающих официальное лицо, но не ожидающих от этой встречи ничего хорошего. Дэлглиш явственно ощущал, как нарастает напряжение: волнение каждого из гостей словно трепетало в спокойном, напоенном ароматами моря воздухе и, сливаясь воедино, фокусировалось на дверце автомобиля и на долговязой фигуре человека, который, выбравшись из машины, легко перепрыгнул через ограду и теперь медленно шагал к ним через дворик. Лессингэм прошел мимо Алекса Мэара прямо к Элис и нежно поцеловал ей руку: жест театральный и, как почувствовал Дэлглиш, заставший ее врасплох. Остальные наблюдали эту сцену весьма критически.

Лессингэм сказал мягко:

— Примите мои извинения, Элис. К обеду я, разумеется, опоздал, но, надеюсь, выпить стаканчик еще не поздно? И, клянусь Богом, выпить мне необходимо, да еще как!

— Где же вы пропадали? Мы ждали с обедом целых сорок минут!

Хилари Робартс задала ему вопрос, бывший у всех на устах. Тон у нее был раздраженный и обвиняющий, как у сварливой жены.

Лессингэм не сводил глаз с Элис Мэар.

— Последние двадцать минут я только и думал, как бы мне получше ответить на этот вопрос, — произнес он. — У меня в запасе целый набор интересных и весьма драматических причин. Я мог бы сказать, например, что помогал полиции вести расследование. Или — что я оказался причастным к убийству. Или — что по дороге сюда попал в неприятную историю. На самом деле следует привести все три причины вместе. Свистун снова совершил убийство. Я обнаружил жертву.