Ухищрения и вожделения - [141]

Только одну секунду Дэлглиш размышлял, не сделать ли вид, что его нет дома. Потом сообразил, что его «ягуар» стоит у самого входа и что, вполне возможно, Паско заметил его лицо в окне, когда так долго вглядывался в мельницу. Какой бы ни была цель этого визита, похоже было, что избежать встречи невозможно. Он прошел к тому окну, что над входной дверью, и крикнул вниз:

— Вы не меня ищете?

Вопрос был сугубо риторическим. Кого же еще мог Паско искать на Ларксокенской мельнице? Глядя вниз, на поднятое к нему лицо, на редкую лохматую бороденку, Дэлглиш увидел Паско странно уменьшившимся, укороченным, легко уязвимым и даже трагичным. Он по-прежнему крепко сжимал ручки велосипеда, словно ища в нем защиты.

Паско крикнул ему в ответ, пытаясь перекричать ветер:

— Могу я поговорить с вами?

По-честному, надо было бы ответить: «Если без этого не обойтись». Но Дэлглиш чувствовал, что крикнуть такое, да еще под шум ветра, просто нельзя, это прозвучало бы невежливо. Поэтому он сказал одними губами:

— Сейчас спущусь.

Паско прислонил велосипед к стене мельницы и прошел вслед за Дэлглишем в гостиную.

— Мы не знакомы, — произнес он, — но, я думаю, вы обо мне слыхали. Я — Нийл Паско, из жилого фургона. Простите, что я врываюсь к вам, когда вам необходимо побыть в покое.

Он был смущен и растерян, словно мелочной торговец, разносящий свой товар по домам и пытающийся уверить возможного покупателя, что он вовсе не мошенник.

Дэлглиш чуть было не ответил: «Может, мне и необходимо побыть в покое, только не похоже, что мне это удастся». Вместо этого он спросил:

— Кофе?

Ответ был вполне предсказуем:

— Если это не доставит вам беспокойства.

— Не доставит. Я как раз собирался его сварить.

Паско прошел за ним на кухню и, пока Дэлглиш молол зерна и ставил кофейник на плиту, стоял, прислонясь к дверному косяку и всячески стараясь сделать вид, что чувствует себя легко и свободно. А Дэлглишу вдруг пришло в голову, что с момента приезда на мельницу он проводит массу времени за приготовлением еды и питья для непрошеных гостей. Когда шум кофемолки затих, Паско снова произнес, довольно резко:

— Мне совершенно необходимо поговорить с вами.

— Если это касается убийства, то вам следует обратиться к главному инспектору Рикардсу, а не ко мне. Это расследование — вне моей компетенции.

— Но это вы обнаружили труп.

— Это при определенных обстоятельствах могло бы сделать меня одним из подозреваемых. Но никак не дает мне права вмешиваться в расследование, проводимое другим полицейским на территории, за которую отвечает он, а не я. И я не следователь. Впрочем, все это вы и сами знаете, не тупица же вы на самом деле.

Паско не сводил глаз с закипающего кофе.

— Я и не ожидал, что мой визит доставит вам удовольствие. И не приехал бы к вам, если бы мог поговорить с кем-то еще. Но есть вещи, которые я не могу обсуждать с Эми.

— Только не забывайте, с кем вы говорите.

— С полицейским. Полицейский ведь как священник — всегда на службе. Став священником, уже не можешь им не быть.

— Вовсе не как священник. Никакой тайны исповеди и никакого отпущения грехов. Именно это я и пытаюсь дать вам понять.

Больше ни один из них ничего не сказал до тех пор, пока Дэлглиш не налил кофе в кружки и не отнес в гостиную. С кружками в руках они сели по обе стороны камина. Казалось, Паско не вполне уверен, что ему делать со своим кофе. Он поворачивал кружку так и этак, разглядывал дымящийся напиток и даже не пытался его пригубить. Наконец он сказал:

— Знаете, я про Тоби Гледхилла, про этого мальчика… Ну по правде говоря, он ведь был совсем еще мальчик… который покончил с собой на станции.

— Я слышал о Тоби Гледхилле, — сказал Дэлглиш.

— Тогда вы, наверное, знаете, как он умер. Бросился вниз на реактор и сломал себе шею. Это было в пятницу, двенадцатого августа. За два дня до этого, в среду, он заходил ко мне вечером, примерно в восемь часов. Я был в фургоне совсем один, Эми взяла машину и поехала в Норидж за покупками. Сказала, что хочет один фильм посмотреть и вернется поздно. А я присматривал за Тимми. Ну и кто-то постучал в дверь. Я открыл, а он там стоит. Я, конечно, его знал. То есть я знал, кто он. Я его видел на станции пару раз, на этих Днях открытых дверей. Я обычно нахожу время, чтобы ходить на эти Дни. Никто не может мне этого запретить, и мне тогда представляется случай задать им пару-другую вопросов на засыпку, показать, чего их пропаганда стоит. Мне кажется, он тоже был на тех встречах, где делались публичные запросы про новый реактор, который водой под давлением охлаждается. Но только по-настоящему я с ним, конечно, знаком не был. Я ни малейшего понятия не имел, что ему от меня понадобилось, но пригласил его зайти и предложил пива выпить. А перед этим я как раз печку топил: очень много бельишка детского просушить надо было. Так что в фургоне очень жарко было и сыро. Когда я про этот вечер вспоминаю, мне кажется, я видел Тоби сквозь туман, сквозь дымку какую-то. Он пиво выпил и спрашивает, не можем ли мы выйти на воздух. Вроде он места себе не находил, или в фургоне его клаустрофобия замучила. И несколько раз спрашивал, когда Эми должна вернуться. Ну я взял Тимми из кроватки, посадил в рюкзачок, в каких детей носят, и мы пошли по берегу. В северном направлении. Мы уже до аббатства разрушенного дошли, когда он наконец сказал то, из-за чего ко мне пришел. Резко так, смело сказал, без всяких предисловий. Он пришел к выводу, что ядерная энергия слишком опасна в использовании и что до тех пор, пока не будет решена проблема радиоактивных отходов, мы не должны больше строить АЭС. И он еще одну очень странную вещь произнес. Он сказал: «Она не просто опасна, она развращает».