Уэйкфилд - [7]

Даже не влезая на яблоню, я нашел на нашем полуакре земли несколько разных точек, с которых можно было довольно хорошо рассмотреть Диану ночью, когда она ложилась спать. Причем всегда одна, как я с удовлетворением отмечал. Иногда она подходила к окну и, уставившись в темноту, расчесывала волосы. В такие минуты освещение оказывалось сзади, и был очерчен лишь силуэт ее чудесной фигуры. Затем она поворачивалась и уходила вглубь комнаты — девушка с высокой талией, узкими плечами и крепкими ягодицами.

Довольно странно, но, когда я смотрел на раздетую жену, мне приходили в голову мысли о ее финансовом положении. Вероятно, я хотел убедить себя, что она не сочтет необходимым продать дом и переехать в другое место. Зарплата у нее в музее была неплохая, но на нас висели кредит за дом и плата за обучение девочек. С другой стороны, я открыл сберегательный счет на имя жены и регулярно его пополнял. Кроме того, я вложил приличную сумму в один трест и дал ей право распоряжаться процентами наравне со мной. Значительную часть кредита я погасил благодаря прошлогодней премии. Возможно, Диане придется сократить расходы на одежду и всякие мелкие радости и отказаться от задумки облицевать ванные комнаты мрамором, но все это вряд ли приведет к ее обнищанию. Если кто-то из нас и обнищал, так это я.

Я шпионил за ней не только, когда она была в спальне. Осенью с каждым днем смеркалось все раньше. Мне хотелось знать, что происходит в доме. Я садился на корточки под окнами в опавшей листве и подслушивал разговоры. В столовой Диана помогала двойняшкам делать уроки. Или все трое накрывали на стол к обеду. Притаившись у стены собственного владения, я услышал свое имя только раз. Одна из двойняшек, топнув ногой, визгливо потребовала не произносить его больше никогда. После этого громко хлопнула дверь. Бывало, Диана выходила на заднее крыльцо покурить и стояла там, подперев одной рукой локоть другой, в которой держала сигарету, указующую в небо. Вот так новость — ведь она бросила эту привычку много лет назад. Иногда по вечерам Диана уезжала, и я не видел ничего, кроме переливающегося разными цветами экрана телевизора в большой комнате. Мне не нравилось, что она оставляла дочек одних, и я не покидал наблюдательного пункта у чердачного слухового окна, дожидаясь, когда подъедет ее машина.

На Хэллоуин улица заполнилась родителями, сопровождавшими своих прелестно костюмированных чад от одного дома к другому. Диана всегда готовилась к нашествию соседских детей, тоннами закупая сладости. В доме зажглись все огни. Слышался смех. Прямо под чердачным окном я увидел пациентов доктора Сондервана. Выйдя из бамбуковых зарослей, они просеменили вниз по нашей подъездной дорожке, сжимая в руках бумажные сумки, предназначенные для драгоценных подарков от соседей, которые, возможно, без особого восторга встретят их у порога.

Последующие две недели жители нашего городка выносили на помойку «неорганические отходы»: телевизоры, сломанные стулья и торшеры, коробки с книгами, журнальные столики, игрушки, в которые дети давно перестали играть, и тому подобное. Я успел разжиться вполне пригодным, хотя немного прохудившимся японским футоном со следами спермы и старым портативным радиоприемником, на вид в рабочем состоянии, — только бы найти к нему батарейки. Больше всего я скучал по музыке.

Той ночью я отправился на поиски ботинок. Мои вконец сносились и разваливались на части. Ночь была сырая. Днем прошел дождь, и улицы облепила скользкая мокрая листва. Действовать следовало молниеносно: к часу ночи то, что предназначалось на выброс, было свалено на тротуарах, а к двум все стоящее уже исчезало. В такие ночи жители южной окраины курсировали в старых пикапах или кренившихся на один бок легковушках и притормаживали, не выключая мотора, чтобы, выскочив на минутку, ощупать каждую вещь, прикидывая, соответствует ли она их требованиям.

В нескольких кварталах от моей берлоги я увидел под уличным фонарем многообещающую, необычайно большую кучу старья, которая вполне могла бы сойти за инсталляцию в какой-нибудь галерее в Челси. У такого клада всякий застрянет: груда стульев, открытые коробки с куклами и мягкими игрушками, настольные игры, диван, медная спинка кровати, лыжи, рабочий стол с прикрепленной к нему лампой, а подо всем этим — гора мужской и женской одежды. Я углубился в работу, раскапывая костюмы и платья и кое-что откладывая в сторону, и не слышал, как подъехал грузовик, из которого вышли и направились прямо ко мне два парня в футболках без рукавов, открывавших накаченные бицепсы. Между собой они говорили на каком-то иностранном языке и действовали так, будто меня не существовало. Расчищая себе дорогу среди сваленных в кучу предметов и забрасывая все подряд: мебель, игрушки, лыжи и прочее в грузовик, — они быстро добрались до груды одежды, в которой я успел откопать три или четыре коробки с обувью, и оттолкнули меня, чтобы забрать и это. Погодите, решил я, схватив пару белокоричневых штиблет — не мой стиль, но при ночном освещении они выглядели только что снятыми с витрины магазина, да и размер был вроде бы подходящий, — и сбросил свои башмаки с хлюпающей подошвой. Но тут увидел, что хамоватым любителям старья сопутствует дама, еще шире в плечах и мощнее, чем они, и эта дама решила, что моя пара обуви тоже принадлежит им. «Нет, — сказал я, — это мое. Мое!» Коробка промокла и, пока мы вырывали ее друг у друга, порвалась, и башмаки вывалились на землю. Я схватил их первым и с криком «Мое!» стукнул подошвой о подошву прямо у бабищи перед носом. Она завопила, но я секунду спустя, как ласты, напялив на ладони ботинки, уже мчался по улице, а за мной вдогонку неслись двое мужчин, выкрикивавших проклятия или то, что я принял за проклятия. Громкая хрипловатая брань эхом разносилась среди деревьев и будила собак, отзывавшихся лаем в темных домах.