И она неожиданно весело хихикнула.
— Да, это была бы большая неприятность, — согласился я.
Наступила пауза, и я сказал, что мне пора. Она покраснела и будто чуть испугалась, прокашляв горло.
— Вы не могли бы дать мне полкроны, если вас не затруднит? — попросила она. — Я бы еще съела здесь сэндвич.
Я достал десятишиллинговую бумажку и дал ей. Она поблагодарила.
— До свидания, — сказал я. — пожав ей руку. — Всего вам лучшего.
Она привстала и снова опустилась в кресло, смущенно улыбаясь.
— Если вы еще когда‑нибудь заглянете сюда…
— Обязательно.
Я толкнул стеклянную дверь и вышел. Дождь не кончился. Пробили часы. Я пошел по Оксфорд–стрит, подозвал такси и поехал в Сен–Джон Вуд.
Энн и Джим, наверно, уже готовят коктейли, папуля тарабанит на пианино, а целый сонм котят носится по коридору под верхним окном в потолке, по которому стучит дождь. Можно бы рассказать им об этой встрече — да, я расскажу им, что такое настоящая жизнь. А они мне поверят? Им, конечно, будет страшно интересно. Вот такие истории и нужно рассказывать за ужином: замечательная затравка для вечера. А потом начнется обсуждение. Прямо слышу, как Джим мудрствует: «Так какая же жизнь настоящая: как у нее или как у нас — вот сидим мы здесь вчетвером и рассуждаем о ней». Папуле будет, как всегда, скучно, а Энн взъярится. Джим же предложит нам на выбор вермут или пиво. Будем выпивать, болтать, слушать музыку, рассуждать, не надо ли добавить в барашка еще чесноку. Папуля расскажет о каком‑то новом скандале среди художников… А тем временем леди из Уэст–Энда доест сэндвич, может быть, с четвертым бокалом портвейна и вернется обратно в кинозал.