Удивительный хамелеон (Рассказы) - [12]

Она что-то искала среди этой зелени — не известную достопримечательность, но какой-нибудь укромный уголок, который бы принял ее к себе: давно не езженную дорогу, заброшенный дом или, может быть, позабытый сад, среди воспоминаний которого нашлось бы место и ее смутной печали.

Вовсе не декоративный крестьянский домик, музей под открытым небом искала она. Не гончарную лавку и не кафе с шелковыми цветами на окнах.

Узкая дорога уводила в глубь набухшего соком орешника. Изгородь сильно покосилась. Трава на обочине пробивалась сквозь гравий, поглощая его, словно медлительный, но прожорливый морской прилив. Очевидно, частное владение, но таблички нигде не было видно.

«Никто ничего мне не запретит», — подумала она угрюмо и свернула на ухабистую дорогу. Зелень должна принять меня, отдать, вернуть мне то, чем я владею по праву.

Сразу за поворотом она увидела лесную лужайку, на которой, между двух кустов, неподвижно возвышалось какое-то существо в серых разводах, украшенное рогами. Кто-то сделал на пригорке лося!

Медленно она подъехала ближе и увидела, что тут были и другие звери; очевидно, они были сделаны из цемента. Внутри у нее защекотало от какого-то детского, невольного предвкушения чуда. Она проехала мимо дома, который наполовину скрывала высокая живая изгородь из елей. Чуть подальше в лесу нашлось место для парковки. Затем она потихоньку вернулась по дороге обратно. Дом не подавал никаких признаков жизни. Должно быть, хозяев не было.

Она достигла небольшой отлогой лужайки, на которой раньше заметила лося, и уже скоро стояла в окружении зверей. Они и вправду оказались из цемента и, по всей видимости, когда-то были раскрашены, но теперь почти вся краска слезла. (The animals were clearly past their prime.)[16]

Лось был самым большим зверем. С негнущимися ногами, но по-своему величественный, он стоял там и охранял дорогу. Однако самое замечательное в нем было то, что он улыбался. И все звери улыбались: слегка покосившаяся лиса с треснувшей передней лапой и обнажившейся арматурой, настороженный заяц, нерешительный олень, готовящийся переступить через траву, — все улыбались одинаковой застывшей, но кроткой улыбкой. Архаичной улыбкой, подумала она, и это слово «архаичная» наполнило ее каким-то блаженством, и внутри у нее снова защекотало, будто при виде чего-то таинственного.

Но когда она взглянула еще раз, улыбка показалась ей уже другой. «В ней есть что-то тоскующее, запрятанное внутрь», — подумалось ей.

Она подошла к лосю ближе и всмотрелась в его глаз, который чудесно сохранился. Глаз был нарисован тщательно, видны были лучики радужной оболочки, в зрачке белел блик. Но было что-то особенное в этом глазе. У лосей не бывает таких глаз. Вдруг она поняла, что это глаз человека; может быть, создатель зверей смотрел на собственный глаз в зеркало.

«Как Лигабю», — подумала она и представила, как нищий художник топтался в кустах и на шее у него болталось зеркало; как он стоял под серым небом и разглядывал свою глотку, чтобы изобразить рычащих тигров и львов.

— Эй, там, на пригорке! — послышался снизу мужской голос, и она вздрогнула. Мужчина появился совсем незаметно.

— Добрый день! — откликнулась она, старясь придать голосу приветливость. — Я тут никого не нашла, чтобы поговорить.

Он стоял, уперев руки в бока.

— У вас что, мотор заглох в лесу?

Она спустилась вниз по отлогому склону и протянула ему руку — задолго до того, как он мог до нее дотянуться.

Он вытер свою руку о куртку и только потом нерешительно подал ей.

— Я копал картошку, — сообщил он, и его деревенский выговор показался ей наигранным, чем-то вроде насмешки над ней.

— Пиа Мелькерссон, — представилась она.

— Торе Стенссон, — ответил он, и ей показалось, что он лжет и его зовут иначе. — Так что с вашей машиной? — спросил он с напором. — Шина прокололась? Или мотор перегрелся?

— Я просто хотела посмотреть на скульптуры, — сказала она.

— Скульптуры? — Он усмехнулся. — Страшилища, вот это что. Вот когда они были раскрашены, то назывались «Творение», а сейчас они называются «Страшилища», так и никак иначе. Мне уж даже стыдно должно быть.

— Это вы их сделали? — спросила она с благоговением.

— Нет… я бы так не сказал. Я сделал каркасы, а остальное — Гретель. Жена.

«Женщина! — подумала она. — Так вот в чем дело! Вот почему они так улыбаются! Вот почему я приехала сюда!»

— Это же настоящие произведения искусства.

— Они уже доживают свое, — сказал он. — Так что с машиной?

— С машиной все в порядке, — сказала она и, почувствовав в своем голосе нетерпеливость, поспешила добавить: — Извините меня, я хочу сказать, я ведь вторглась к вам. Но никакой таблички не было.

— Ну что ж, теперь вы их посмотрели. — И он кивнул в сторону зверей.

— Так жалко, что у меня нет пленки в фотоаппарате.

Он бросил на нее косой взгляд. Было что-то недоверчивое и в то же время хитрое во взгляде Стенссона. Она даже немного боялась его.

— Если с машиной все в порядке, — сказал он, — то теперь вам можно ехать.

— Я занимаюсь историей искусств, — услышала она собственный голос. — Я профессор. Специализируюсь на народном искусстве.

— Она больна и лежит, — сказал он с враждебностью в голосе.