Ударная сила - [26]

Говоря о чем-то важном, значительном, Карась обычно багровел, надувался, будто под кожу лица ему подкачивали воздуху, приосанивался, невысокая, кряжистая фигура будто становилась выше, значительней. И сейчас на вопрос Фурашова, как с бригадой, Карась, преобразившись, солидно и веско доложил:

— Прижали промышленников к ногтю, все признали. У нас не отвертишься. Мы тут до вас...

— Ну, хорошо, Иван Пантелеймонович, садитесь.

Фурашов перебил капитана деликатно — не хотел ни возражать, ни спорить, хотя порядком поднадоели напоминания Карася о том, что да как было тут до него, Фурашова, — Карась ревниво относился к утраченному положению. Присев на табуретку, Фурашов подробно расспрашивал о результатах переговоров с бригадой поставщиков, потом перевел разговор на то, что увидел во время объезда позиции.

Закруглились довольно скоро. У Карася спала багровость с лица, он то и дело повторял «Есть!», не замечая, что это раздражало Фурашова: что-то фальшивое было в покорности Карася.

Фурашов встал, собираясь уходить. Карась взял со стола бумажку, протянул.

— Вот, товарищ подполковник, график дежурства. Прошу утвердить.

Пробежав глазами листок, Фурашов хотел уже подписать, но взгляд натолкнулся на фамилию Русакова. Русаков... Так у него же день рождения. Вчера просматривал список, в сейфе хранится, ошибки быть не могло: единственная эта дата до конца месяца.

— А Русакова надо подменить, Иван Пантелеймонович.

— Почему? — Карась помрачнел. — У него на все причины, а как до дела... В Егоровск ездить...

— Скажите, а вам о чем-нибудь говорит дата — двенадцатое июня?

— Двенадцатое июня? Ну... мой день рождения.

— Пятнадцатое апреля у Русакова.

Карась несколько секунд молчал, потом как-то резко вскинулся, будто его внезапно укололи:

— Что ж, понимаю... До сих пор мы тут ни черта не петрили в службе, считали, дурачье, требовательность — мать дисциплины. Теперь будет новое... Ясно.

Фурашов спокойно выдержал его взгляд. Карась, нахохлившийся, первым опустил глаза. Да, нелегко ему было пойти на такое, но неожиданности тут нет: все, копившееся в нем, рано или поздно должно было открыться. Тем лучше, что все произошло сейчас: они вдвоем, и, значит, задача облегчается.

— Почему же, Иван Пантелеймонович, — Фурашов даже удивился своей спокойной интонации. — Все остается... И требовательность. Возможно, требовать придется жестче, «Катунь» ставит сжатые сроки. Но требовать не формально. А новое будет в другом: при высокой требовательности видеть человека, заботиться о нем... Прошу это иметь в виду.

Ровная багровость разлилась по лицу Карася, он молчал.

— Так что подправьте, Иван Пантелеймонович, график. Вечером в штабе подпишу. В двадцать ноль-ноль соберемся, посоветуемся. Госиспытания начались, оценим дополнительные условия.

3

Из штаба Фурашов с Мореновым уходили вместе. Было поздно, городок поглотила темень пасмурной ночи, лишь у входа в штаб горела на столбе лампочка, свет ее рассеивался, конусом пробивал темноту. «Вот — свету мало, а нужно, чтоб был залит городок, чтобы все сияло, — подумал Фурашов, — новое ведь дело, да какое! Надо потребовать завтра же от строителей!»

В штабе утрясали дела на очередной день. Вскрылось немало неувязок, просто безалаберности, особенно на «лугу», нарушались планы и порядок подготовки пусковых установок к испытаниям, возникали мелкие трения с бригадами наладчиков. Капитану Карасю досталось. «Но Карась Карасем, — думал Фурашов, — а вот удастся ли все отладить до четкого, без сбоев механизма?» Там, в штабе, капитан в конце концов огрызнулся: «Да что Карась, Карась! А что Карась может? Посмотрел бы на любого, когда гора целая навалится...» Он прав: гора не гора, а глыба — точно! А вот Моренов — за этот праздник... У каждого, выходит, свое!

За праздник... Моренов шел рядом молча. Сейчас они пройдут по тропке еще немного вместе и разойдутся — дома их на разных улочках.

Когда уже расходились из штаба, закончив дела, он, Моренов, подошел к Фурашову, сказал:

— Впереди, товарищ командир, майские праздники. Собрания, самодеятельность — это ясно, но есть предложение устроить офицерский вечер... Семейный.

«Вечер? Бал, танцы?.. — У Фурашова вскипел протест. — О делах бы заботился, — а тут о балах! Уж не из тех ли замполит любителей, что играют на дешевых чувствах?»

Но промолчал, сделал вид, что не расслышал мореновского предложения, не понял.

Однако холодок отчуждения к замполиту не исчез и теперь. Да, сейчас они разойдутся: Моренов свернет влево, Фурашов — вправо, и скроются в темноте. Ну что же, Фурашов, будешь и дальше молчать или... А сам-то он, интересно, не захочет больше возвратиться к своему предложению? Что он за человек? Ведь знают друг друга совсем мало, — вернее, не знают...

Приехал, Моренов в часть дней на восемь позднее Фурашова, и сначала показалось — оригинал. Прикатил со станции на попутном грузовике. Сидели тогда в кабинете уже больше часа, беседа текла неторопливо, кажется, они бы и дальше говорили, если бы Фурашов не спросил:

— Когда семью собираетесь привезти?

— Когда? У военного человека какие сборы? Уложил чемоданы, детей в охапку — и готов. Семья возле проходной...