Ударная сила - [24]

Вот тебе и сенсация. Письмо заканчиваю. Надеюсь, скоро увидимся, последняя весть меняет кое-что: как говорится, впереди финишная прямая... Хотя так ли? На поведение «сигм» обрати внимание. Важно!

Жму руку. Привет Вале и девочкам.

Умнов».

2

На заседании Фурашов пробыл недолго. Настроение всех членов рабочей подкомиссии — военных и штатских — было благодушным. Фурашов, получив от Сергея Умнова письмо, знал, что в Кара-Суе, в полигонных условиях, начались государственные испытания «Катуни», и, видно, по этой причине тут, за столом, среди штатских представителей не оказалось «величин первого порядка» — ни Главного конструктора Бутакова, ни представителя от промышленности Волнотрубова, ни Сергея Умнова, «правой руки» Главного.

«Все ясно, — подумал Фурашов, — расчет верный: если в Кара-Суе испытания пойдут успешно, здесь, на месте, на головном объекте, они тоже пойдут без труда».

Инженер-полковник Задорогин, сидевший во главе стола, оглядел присутствующих весело и живо; вся его радость, неудержимая и открытая, какой он не стеснялся и словно бы хотел, чтобы она передалась всем, отражалась сейчас на его волевом, еще не старом лице, словно он говорил: «Вот смотрите, я радуюсь и не боюсь этого и вам советую!»

За столом сидели плотно, и не только за столом: вдоль стен, у прохода, запрудив его, застыв в трепете перед предстоящим историческим актом — государственными испытаниями, — тесно сгрудились офицеры «пасеки» — инженеры, техники. Задорогин, не сбивая широкой улыбки, красившей его лицо, поздравил с началом испытаний «на головном объекте» и еще минуту-другую говорил о значении и важности испытаний, о том, что комиссия ждет от личного состава части полной поддержки, активного участия и бескомпромиссной объективности. В конце он все же согнал улыбку, две вертикальные складки прорезали лоб от переносицы, и сразу стали заметны морщины: разговор обретал деловые рамки...

Обсудили порядок заседаний, зачитали длинную программу испытаний, обговорили календарный план первого этапа, — со следующего дня начинались проверки параметров всех систем аппаратуры...

 

С неотвязным, словно прилепившимся выводом: «Ну вот, началось и тут, началось», — Фурашов покинул приземистое здание, когда Задорогин попросил остаться лишь членов комиссии — для утрясения, как он выразился, деталей.

День не угасал, был по-прежнему яркий, блещущий. От сизоватого снега, к середине дня заметно осевшего в наметах по бокам бетонки, отражался режущий, слепящий глаза пламень. Отогретые солнцем ели, полуочнувшись от дремы, казалось, чутко прислушивались к тем таинственным, одним им известным процессам, какие происходили в этот весенний день в природе.

Фурашов медленно шагал по бетонке к «пасеке». Он сейчас вновь думал о тех четырех месяцах, что незаметно пролетели в делах и заботах, сваливавшихся на него, постоянных и каждодневных, и тех, что возникали внезапно и требовали его вмешательства, решения. И вот уже государственные испытания «Катуни»...

Раздумывая над своим положением, Фурашов находил его нелегким, однако тех подстерегающих нахально-дразнящих, как чертики, мыслишек, что вот, мол, угораздило, сунул нос, — тоже мне ангел! — сорвался из штаба, из Москвы, спустился в низы, не было.

С каждым днем у него зрел, проступал, точно неодолимый росток, один четкий вывод: такую технику примут, не могут не принять, он в нее верит, как в себя, только вот надо, по словам старшего инженер-лейтенанта Коротина, «подвыколотить потолок». Это будет! Рано или поздно. Но тогда он, Фурашов, солдаты, техники, инженеры — его воинская часть — останутся с этой махиной один на один. Они и техника. Да еще вот небо, которое — пусть и не знают пока об этом люди — будет чувствовать себя спокойнее: его станут стеречь ракеты.

Да, да, должны стеречь — это очень важно! — покой людей, покой Родины... Люди, страна после невиданной войны, разрухи, огромных человеческих жертв делают гигантские усилия, восстанавливают хозяйство, заводы, целые села и города. Вон об этом газеты пишут, и его, Фурашова, это волнует до дрожи. А ведь могло быть и так: тебе нет дела до всего, что происходит вокруг, ты военный человек, и твоя роль и положение особые. Могло быть. Но, если ты человек и коммунист, если ты не замуровался в башне из слоновой кости, тебе до всего есть дело, и оно, твое дело, сугубо военное, есть не что иное, как частица общего дела, общей заботы, и, значит, чем лучше исполнять каждое частное, тем лучше для общего...

Лучше, вот именно! И какой будет оборона неба, это теперь решается тут, в его части. Выходит, задача остается прежняя: осваивать «Катунь», насесть всем миром на нее, делать работу на будущее... Это с одной стороны. А с другой — не допустить малейшего послабления — мол, после доделаем, дотянем... И тут спасибо тебе, Сергей Умнов, письмом своим ты натолкнул, просветлил кое-что...

 

Войдя в длинный, гулкий проход «пасеки», освещенный потолочными плафонами, — в другом, открытом конце прохода виднелся узкий прямоугольник синего неба, — Фурашов свернул в боковой проход, оказался в аппаратурной. Навстречу с рапортом шагнул начальник станции наведения, сухощавый, со смуглым нервическим лицом, инженер-майор Двали. Он тоже был на заседании комиссии, но успел вернуться сюда, на «пасеку», раньше Фурашова. Горячий, чувствительный к технике, майор нравился Фурашову.