Ударная армия - [102]

Треугольничком письмо сложил Борзов, сумку стал открывать, смотрит — Венер Кузьмич из-под плащ-палатки голову показал.

— Отписался?.. А чего ж меня не разбудил?

— Да набегавшись ты, Веня, всю ночь на ногах…

— А письмо за меня кто напишет?

— Да успеешь, Венер Кузьмич.

— Дела… Вторую неделю дома без писем, ревет мамаша, точно… Ты погоди, Николаич, я сейчас отрапортую мамаше…

А уж со всех взводов связные письма солдатские к Борзову несут — он к артиллеристам, во вторую батарею, те письма доставлял, как стал ординарцем…

Совсем рассветало, только туман вроде еще гуще над черным Одером стал. Борзов в свою трофейную сумку письма сложил, тридцать восемь треугольников, — чуть не вся рота сегодня домой поклоны шлет…

Взял последний треугольник Борзов — от ротного (мамаше весточку подать — дело короткое, мамаша и без письма чует, как сынок дышит на белом свете), по кустикам, через бугорок, а тут и пушкари, на прямой наводке стоят…

Лопатами еще машут пушкари — не успели за короткую ночь окопы оборудовать…

Подошел Борзов к четвертому расчету, с сержантом Банушкиным за руку поздоровался.

— А-а, полная Слава! — Банушкин засмеялся. — На Героя еще не подали, Николаич?

— Пишут, пишут, — Борзов подмигнул. — Ваша почта еще не утопала?

— Та хиба ж мы письма писали? — Мишка Бегма сказал, зло суглинок лопатой из ровика отваливая.

— Не ходи в артиллерию, сын украинского народа, просись в пехоту, — Борзов усмехнулся. — А мы всю ночку дрыховецкого давали, во как, артиллерия. Валяй к нам, Миша, примем, парень ты хороший. Теперь ты младший сержант, отделение тебе Венер Кузьмич с ходу даст, а то и помковзводом будешь. А?

— Ни, мне и туточки добре!

— Ну, гляди сам.

Борзов на станину пушки присел. Другого б кого Банушкин за такую серость матерком шугнул — пушка ведь, не телега обозная; но полному кавалеру ордена Славы можно и на станине сидеть, заработать солдату эти три звездочки — крови своей не жалеть…

Закурили Борзов с Банушкиным (хозяин угостил махорочкой из Саранска).

— Лейтенант ваш пишет чего? — спросил Борзов. — Все при Сергуне?

— Позавчера письмо получили. У нас лейтенант сила был парнишка, до сих пор все огневики жалеют, что забрали… Прислали нам тут из училища, да так… не шибко. Одно дело — журналы фрицевские собирает, на кой черт — ума не приложим… Это, говорит, свидетельства эпохи, во как, смех один… — Банушкин затянулся цигаркой так, что махорка затрещала, и тут заметил осуждающий взгляд Мишки Бегмы, понял, что выкладывает перед пехотой свои батарейные тайны, сказал, прищуриваясь: — Вообще-то взводный у нас отчаянный товарищ… Так вперед и жмет, только удерживай… Работящий мальчонка, до трех ночи сам с лопатой вкалывал на третьем расчете, мозоли с непривычки — до крови, а он все лопатой машет… А уж огонь ведет — ну!.. Все тебе довороты и прицелы в голове держит, попробуй махани куда снаряд за молоком — беда, не спорь, сразу тебя к стенке прижмет, память у него точненькая…

— Это хорошо, если парень правильный, — сказал Борзов. — Мы на своего Кузьмича тоже, слава богу, не в обиде… Ну, надо идти, ребята. Миша, отдышись, а? Отнеси, будь добр, письма вашему почтальону… Не поленишься? Или лычки на погонах тяжелы?..

— Та шо там, — сказал Мишка, втыкая лопату в землю, и глянул на своего сержанта.

— Уважь, Остапыч, — сказал Банушкин.

Передал Борзов письма Мишке, тот рысцой вдоль огневой подался, к блиндажу связистов.

— Как, Николай Николаич… Одера пехота не опасается? — негромко спросил Банушкин.

Борзов вздохнул, со станины поднялся.

— Да ведь есть чуток, Степа… Только надо нам дело делать, шабашить войну без позору… Никак нельзя позориться, Степа…

— Это верно.

— Ну, стрелять вам до попадать, артиллерия!

— Бывай здрав!

Козырнул Борзов и подался в роту.

70

Человек в Москве апрельской ночью ходил по красной ковровой дорожке…

В кресле у стола плакала седая женщина.

А на столе лежал лист бумаги, на котором было напечатано полученное час назад сообщение из Берлина:

«Покончил самоубийством при аресте гестаповцами некий Циммерман Карл, ближайший сподручный Геббельса. Застрелился и его адъютант, якобы русский граф Толмачев Владимир Павлович, перебежавший к немцам лейтенант Красной Армии.

Насколько можно судить по разноречивым слухам (Геббельс старается замять скандал в своем ведомстве, лично был у гестаповца Мюллера, это достоверно), Циммермана обвиняют в шпионаже в пользу России. Причина ареста — признание некоего Рихарда Панкова, владельца часовой мастерской в предместье Берлина, Цепернике, арестованного в феврале этого года, что он якобы являлся радистом у Циммермана с ноября сорок первого года. Панков скончался от пыток. Гестапо арестовало также жену, дочь Циммермана и девочку — дочь офицера вермахта, которую адъютант привез из командировки в Данциг.

В Бернау-бай-Берлин многие жители улицы Мюленштрассе, где жили Циммерманы после начала бомбежек столицы, с осени сорок четвертого года, утверждают, что ночью, около двух часов, в особняке Циммерманов было произведено около двадцати револьверных выстрелов. Дом Циммермана явно под наблюдением гестапо.

Если это наши товарищи — скорбим вместе с вами.