Удар - [44]

— Пленум откроется в ту субботу, — возразил Петин.

— Ну, тогда в следующую, — и Малинов, уже идя к двери, повернулся к Акиму Мореву: — А ты, значит, сюда один… без жены? Ну, конечно, зачем в Тулу ехать со своим самоваром?

10

Да, тот особняк, окруженный высоким деревянным забором, действительно оказался квартирой Семена Малинова. У калитки стояли два милиционера. Они вытянулись, козырнули и, подозрительно прощупывая глазами, осмотрели Акима Морева так, как торговцы лошадьми осматривают коня: не болен ли сапом.

— Со мной, — с напускной небрежностью кинул им Малинов и тут же к Акиму Мореву: — И тебе надо построить такой домишко. Давай — рядом со мной. В бильярд умеешь? У меня чудесный бильярд. А что пить будешь? — говорил он, как будто вовсе не интересуясь ответом гостя.

Аким Морев насторожился, думая:

«Для чего это он такое напустил на себя? Шиворот-навыворот народный. Гляди, Аким: не оступись».

В столовой все уже ждали отца, сидя каждый на своем месте, нетерпеливо постукивая ножами, вилками, ложками, напоминая проголодавшуюся стайку. Около груды тарелок, подносиков восседала жена Малинова — женщина лет сорока, довольно полная и пышная, рядом с ней — на высоком стуле сынишка лет четырех, дальше шли взрослее — девочки, мальчики, — и замыкался этот полукруг пареньком лет четырнадцати с непослушными, торчащими во все стороны волосами.

Стол был накрыт богато. Среди закусок всех видов, балыков, семги, икры, салатов, студня — виднелись бутылки с винами, коньяками, а огромный графин с водкой выделялся, словно водонапорная башня на глухой железнодорожной станчонке.

— Живем пока, — хвастаясь, показывая на убранство стола, произнес Малинов, затем, сев в кресло, пригласив гостя, сказал, уже обращаясь ко всем: — Рекомендую, чадушки мои: Аким Петрович Морев. Новый секретарь обкома. Второй… Второй, женушка, не делай испуганных глаз. Та-ак. Ну-с, Аким Петрович, прошу любить и жаловать: моя женушка Раиса Сергеевна, рядом с ней — послевоенное производство — сын, глава всего дома, Микита. Дальше? Дальше дочки пошли — Рая, Клава, Машенька. Ах, Машенька. Поэтесса. Восемь лет — а стихи пишет. Сама. Свои… И на любой предмет, понимаешь? А ну-ка, Машенька, на эту лампу стишки, — и отец ткнул пальцем по направлению к лампе, висящей над столом.

Машенька, довольно жирная, будто откормленная телочка, не по годам широкая в плечах, поднялась со стула и тем языком, каким говорят трехлетние дети, задекламировала:

Висит лампа над столом,

Освещает весь наш дом.

Да и светом не простым,

А золотистым, золотым.

— Браво, браво! — закричал Малинов. — А это, — он потрепал непослушные волосы на голове паренька, — единоутробный братец. Ты чему удивлен? Мне ведь всего сорок. Работенка меня измотала, потому с лица-то мне лет шестьдесят. Матушка моя нас четырнадцать человек на свет выпустила. Вот какая была. Этот, — он показал на паренька, — последний. Четырнадцать! Каково? Отец-то каков был? Ну, я в него: видишь, какая поросль возле меня. И еще будет, — и, наливая в рюмку коньяку, сказал пареньку: — А тебе рислингу. Хлебай эту жижу. Нет, ни водки, ни коньяку сегодня не получишь. Мы с ним, Аким Петрович, договор имеем: пятерку принес — пей коньяк, четверку — водку, тройку — дуй рислинг. А как же? Родительских прав я на него не имею, так вот этим пропесочиваю его. У меня свои приемы — пролетарские. Да. Ну, по единой, Аким Петрович, — и, опрокинув рюмку, принялся закусывать. Ел он здорово, но пил куда крепче: сначала коньяк, потом перешел на вино, с вина на водку. — Эх, русская слезинка! — воскликнул он и попросил: — Дайте-ка мне незабываемую чаруху. — Ему подали граненый с обитыми краями стакан. Налив его доверху, Малинов сказал:

— Вот как мы в героические военные годы пили, — выпил, поцеловал в донышко. — Ну, Аким Петрович, по-военному хлопнем?

— Нет. Я питух плохой… и то только ради субботы.

— Значит, сын попа. Ясно, сын попа. А мы разотрем еще единую, — и снова выпил.

Его жена пила мало, но ела с величайшим аппетитом и с подхватом: клала что-нибудь в рот и тут же шумно втягивала в себя воздух, издавая звук, похожий на вздох работающего поршня.

После сытного обеда, чуть покачиваясь, хозяин повел гостя показывать «житье-бытье», как выразился он. Сначала сводил в детскую, заваленную игрушками, потом в свой кабинет, где стояли письменный стол, кресла, диван и два шкафа с книгами. Тут пожаловался:

— Почему у нас не издают книги одной величины? Смотри, как некрасиво стоят на полках: одна шире, другая длиннее.

В бильярдной он раза два-три ударил кием по шару и промолвил:

— Нет. Рука опьянела. Сам ничего, а рука пьяная, — он засмеялся и на цыпочках, воровски подошел к шкафчику с шарами, открыл дверцу, потянул что-то снизу, и перед Акимом Моревым заблестели две бутылки коньяку и рюмки. — От жены прячем, — хитро подмигивая, произнес Малинов. — Ну, тянем-потянем, Аким Петрович, — разливая коньяк по рюмкам, прошептал он так, как будто за дверью находилась его жена.

— Только последнюю, — решительно заявил Аким Морев.

Хозяин выпил, быстро налил новую рюмку и еще выпил. Выпил и моментально как-то осел, распустил руки.