Удар - [40]

Поколесив по новому, строящемуся на берегу Дона городку, по его песчаным улочкам, заглянув на створ канала, пообедав в ресторане, они тронулись в обратный путь.

Земляные работы на трассе подходили к концу, о чем говорили огромнейшие валы пород по боковинам будущего канала, то тут, то там незначительные перешейки. По всей трассе работали экскаваторы, деррики, разгрузочные машины, машины же выравнивали и площади, где кучками лежала земля, сваленная грузовиками. Всюду работали машины, и почти не было людей, не слышно и того несмолкаемого гомона, какой обычно стоит на земляных работах там, где породы выбираются лопатами и отвозятся в сторону на тачках. Здесь не видно ни лопат, ни тачек, ни носилок. Всюду машины. Равномерно экскаваторы и деррики кидают свои ковши в грунт, равномерно поднимают их, высыпая землю в кузова грузовиков, и четко, один за другим, самосвалы отвозят кладь в сторону, сбрасывая ее там, и снова возвращаются на место.

— Здорово работают! — вырвалось у Акима Морева.

Примчавшись к перешейку, они в недоумении остановились: перешейка, который они пересекли часа четыре тому назад, почти не было: два экскаватора, двигаясь навстречу друг другу, вгрызались в грунт, как бы намереваясь немедленно уничтожить это препятствие.

Машина Любченко заревела, словно с перепугу, и через узенькую горловину перескочила на ту сторону. Тут из нее выбрались все и направились к работающим экскаваторам.

Экскаваторы действовали все с той же серьезной напряженностью. Вот поднялась стрела, высоко вскидывая огромный ковш… и вдруг ковш падает на землю, издавая глухой звук, затем вгрызается в грунт… и выплевывает землю на обочину… и снова вгрызается, снова выплевывает землю.

— Вот это машины! — с восхищением вскрикнул Митя.

— Не машины, а настоящие академики, — поправил Любченко, сверкая радостными глазами.

— А я хочу побеседовать с теми, кто работает на машинах, — проговорил Митя и посмотрел на академика. — Что? Может, нельзя, Иван Евдокимович?

— Почему же нельзя? Очень даже можно. Товарищ, — обратился академик к человеку в синем комбинезоне, стоящему на обочине котлована, — можно у вас отнять минутку?

Тот подошел. Это оказался еще совсем молодой человек с нависшими бровями. Брови выцвели, просвечивались, а лицо загорело до черноты.

— Вы кто тут? — спросил академик, любуясь стройной, сильной, перетянутой в поясе фигурой подошедшего.

— Бригадир.

— Какой бригады?

— Работающей на том вон экскаваторе, — бригадир показал на экскаватор. — Фамилия моя — Журавлев, а зовут Васей.

— А скажите, — начал смущенный Митя, — есть ли у вас родители?

— А как же? — усмехаясь, ответил Вася Журавлев. — Без родителей и человек появиться не может.

— Я хочу спросить — живы ли?

— Работают здесь же, на канале, Мы всей семьей переправились сюда из Воронежской области.

— Почему?

— Как почему? Зачем — хотите вы спросить? Вершить исторические дела: обязательно свернем шею суховею. — Вася засмеялся. — Вот стихами говорю, — и снова серьезно: — Верим, земля Поволжья расцветет как сад.

Чуть погодя, когда Вася, распрощавшись, легко соскользнул в котлован и, обходя лужи, направился к экскаватору, академик проговорил:

— Вот, юноша-музыкант, познайте таких людей, как этот бригадир… Он ведь, имейте в виду, инженер… Тогда симфония получится… А вы пока даже говорить с народом не умеете.

Было уже за полдень…

Тяжелая, густо-серая масса надвигалась с юга, застилала небо, заходящее солнце: оно пылало, словно в гигантском пожаре. А понизу мел резкий степной ветер. Он срывал с земли покров, бил, как дробь, по боковине машины, гнал пыль вдаль, вздымая ее в небо черными винтовыми столбами, напоминающими морские смерчи. И вдруг на фоне густо-серой массы заиграла радуга.

— Дождь где-то прошел, — молвил Митя и высунул голову в открытое окно, намереваясь подышать свежим воздухом.

— Да. Дождь. Гость тутошний — степной: это, братец, на фоне микроскопической пыли играет радуга, — пояснил академик и с огорчением добавил: — Ужас. Бич народный. И когда-то мы с ним покончим?

8

Машина неслась на Приволжск по гудронированному шоссе, по обе стороны которого тянутся старые, ныне уже заросшие травами, глубокие колеи… И Аким Морев выглядывал то в правое, то в левое окно, припоминая, что именно вот тут, по этому тракту Урал — Волга — Дон — Ростов, когда-то он, малыш, вместе с отцом, матерью убегал от голода за Дон — к хлебу.

— Вы что, волнуетесь? — спросил его академик, сидящий в машине с ним рядом…

— Да вот, знаете ли, Иван Евдокимович, дорога-то уж очень знакомая.

— Бывали здесь?

— Да. И помню ее, как, например, помню наши могилки… ну, в родной деревне… Все бугорки, ямки, насыпи, кустики, сосну при входе — все, все помню…

— Что же тут общего — дорога и кладбище?

— Общее-то? Там мертвые и тут по сторонам тракта мертвые лежали… умирающие. Много. Очень много… И тучи вот такие же вились, как эта — пыльная.

Это вы расскажите… расскажите. Тем более машина уж не так грохочет: по гудрону бежит, — настойчиво проговорил академик, удобнее усаживаясь, готовясь слушать.

Аким Морев еще раз посмотрел в правую и левую сторону, на тучу пыли, на фоне которой погасала радуга, и начал: