Удар - [36]

— Ого! Тогда урожай обеспечен.

— Почему?

— Влаги много, солнышко зерно нагреет, оно проклюнется и в рост пойдет.

— Влага есть, почва есть, солнечная энергия есть, и зерно проклюнулось, пшеничка в рост пошла? Значит, это закон, и не нами выдуман. Закон природы. Нам с вами что дано? Познать законы природы и использовать их. Нарушение этих законов и есть стихия. Их может нарушить сама природа — суховей, например… но может и человек нарушить. Вот видите, дуб-то растет, — показывая на дубраву, проговорил академик. — А почему?

— Да здесь же ему вольготно, — ответил Жук. — Злые ветры его не одолевали, когда он в младенческом возрасте был. А теперь ему что? Сам против бури грудью стал.

— Значит, мой дед Вениамин Павлович Докукин познал закон, при котором дуб может произрасти, и, познав такой закон, применил его в полупустыне и вырастил дубраву. — Иван Евдокимович, одной рукой обняв Жука и другой показывая то на дубраву, то на голые, выжженные степи, продолжал: — Вы думаете, Вениамин Павлович не пробовал в голой степи выращивать дуб? Пробовал. Год-два росли деревца, а затем их убили свирепые морозы или высушила летняя жара. Почему? Потому, что дуб любит расти с открытой головой, но в шубе. Народ заметил, что дуб даже в самых благоприятных климатических условиях растет на полянке, окруженный стариками деревьями — сосной, елью, березой; и мой дед, Вениамин Павлович, на основе своего многолетнего опыта, тщательных поисков пришел к выводу, что и записал: «Овраг является для дуба шубой: тут менее резкие морозы, сюда не хлещет вольный ветер, здесь выщелачивается соль». Заметьте, не во всякой балке может расти дуб. А только в такой, где под грунтом — не красная железная глина, а пески. Пески, как губка, держат в себе влагу и отдают ее в нужном количестве растущему дубу. Видите, в низине деревья сочные, могучие, а выше по склону слабее — и совсем слабые по грани между балкой и степью. А вы, ученички наши, — обратился он к Назарову, — решили, значит, опровергнуть Докукина? Дескать, он не додумался в голой степи разводить дуб, а мы-де… нам-де море по колено. И с пшеницей. Потащило же вас сюда сеять пшеницу. Да ведь это все равно что сеять ее на загудронированной площади. Что такое «язык пустыни»? «Языком пустыни» Вениамин Павлович назвал районы распространения суховея. Дыхание среднеазиатской пустыни широким фронтом движется на Поволжье, и чем севернее оно поднимается, тем становится уже. Понимаете, — как язык. Но язычок этот временами простирается шириною на сотни километров и длиною на тысячи. Здесь у вас — передовая линия огня, и потому удары суховея самые жестокие. Вы можете сеять пшеницу, залить ее водой даже по колос, но воздух настолько накален, что все равно зерно будет высосано, высушено, сожжено суховеем.

— Что же делать-то? — осмелев, спросил Назаров. — Оставить в покое передвижение пшеницы на юг?

В покое ничего оставлять нельзя, но для сбора хороших урожаев надо сначала создать все условия: пустить Большую воду, она скоро придет из канала Волга-Дон, придет из Цимлянского моря, из Волги по каналу Волга — Черные земли. Надо вплотную сейчас заняться разведением леса. Где? По балкам пока. По балкам. По лиманам. А потом, когда придет Большая вода, — сажайте по боковинам отводных каналов. Почему вас с посадкой потянуло в открытую степь, а берега такого прекрасного водоема, как ваше искусственное озеро Аршань-зельмень, пустые?

— Но ведь указание есть, — вступился Любченко.

— Я в Москве буду говорить с теми, кто дал указание. Но вы-то все агрономы и должны о неразумных указаниях сигнализировать куда надо, иначе вы не разумные агрономы, а так себе… Ну, поехали, сад посмотрим. Не бойтесь, Анна Петровна, что я и на вас нападу?.. Может, у вас такой же сад, как у них дубрава? Ох, — вздохнул он, забираясь в машину. — Ребятишки. Ну, просто ребятишки. Не сердитесь на меня: родные вы все мне, а вот — набезобразничали. — И снова академик замкнулся, думая: «Если и сад так же выглядит, как дубки в степи? Был бы сад, были бы на столе и яблочки, а то вместо яблочков — арбузы да дыни. Трудно мне будет с Аннушкой говорить. Очень трудно. Мягче как бы… Может, промолчать? — И вдруг все снова закипело в нем. — Похвалить плохое? Не в моем нраве. И молчать не мое правило. Но как сказать Аннушке? Может, сейчас притвориться: устал я, дескать: «Поехали, передохнем, а завтра видать будет». И это нехорошо: скажут, перетрусил. Да и вообще нехорошо: не посмотрел сад в полупустыне».

Пока он так рассуждал, машина спустилась в долину.

И вот перед ними на площадке в десять гектаров раскинулся сад. Он красовался в широченной балке, замкнутой с двух сторон пологими, заросшими сивыми травами, берегами, которые, видимо, когда-то сдерживали воды рукава Волги или какого-то ее притока. Прямо ли, направо ли, или налево посмотришь — всюду тянутся ровными рядами яблони и груши с густыми кронами. Многие — ранние сорта — уже освободились от плодов, но на зимних еще висели, усыпав ветви, отягощая их, крупные желтовато-белые яблоки. Они висели, как бы хвалясь: «А мы держимся до первых заморозков. Нас сейчас не урвешь». В верховьях сада небольшая плотника и пруд, из которого тянутся трубы и поливные канавы.