Учитесь видеть сны - [14]

Этот скандал, это судебное дело, начатое по заявлению ее мужа, наверное, помнят на Земле и до сих пор. Не было газеты, которая не занялась бы нами. Объяснения Марты в любви ко мне пестрели во всех выпусках.

Киборги возмущались, что, давши жизнь и разум, люди отказывают им негласно в праве быть любимыми.

Шли дебаты о значении лица в жизни социального существа.

Некий чудак, понося людей за их чванство телом, цитировал библию: «Ибо вот лягу я в прахе; завтра поищешь меня — и меня нет».

В одной из бесчисленных бесед Марта обмолвилась, что в детстве предпочитала бесформенные сверточки самым роскошным куклам. Это вызвало бурю откликов.

Кто-то высказался, что и любовь ее ко мне — не больше, чем та же игра в сверточек, изображающий человека. Что вся эта игра держится на воображении и кончится, как только изживет себя поздняя инфантильность Марты.

В доказательство, что эта любовь нереальна, приводили такой довод: если киборг, то есть я, однажды изменит свой вид, изменит голос — узнает ли меня Марта?

Наши сторонники приводили контрдовод: человек, заменивший лицо после травмы, человек с искусственными ногами, человек, потерявший голос, — продолжают ли его любить близкие, может ли он надеяться на их любовь?

Но все это была борьба, так сказать, вокруг да около. Главный довод был — что это любовь, ущербная с самого начала, любовь, не способная дать потомства, любовь отвлеченная, которой не суждено воплотиться.

Речь защитника Марты в суде перепечатали все газеты.

«Человечество не так уж молодо, чтобы в прошлом нельзя было найти прецедентов этой истории.

Общество находило жестоким, но все-таки объяснимым, когда люди бросали семью ради новой любви.

Общество находило необычным, но заслуживающим даже восхищения, когда люди оставляли семьи, чтобы служить делу, идее, искусству.

Люди уходили в пустыни — иногда только для того, чтобы однажды ощутить необычное, иногда для того, чтобы принести минутную радость другим. И многих из этих людей помнят и понимают.

Почему же не хотят понять Марту? Она любит существо, настоящее живое существо! Неужели только оттого, что это существо непривычной формы, она должна отказаться от своей любви?»

Марта заявила, что почувствует меня, даже если я явлюсь к ней в совершенно другом виде. Что даже мой скрипучий голос давно уже не вводит ее в заблуждение — она ощущает, чувствует саму сущность мою.

После этого заявления ненадолго на сцене снова появился ее муж, твердивший с одержимостью параноика, что это и есть то, что свело с ума его жену — специфическое излучение, которым я воздействую на ее психику.

Раздавались голоса, предлагавшие проверить последнее утверждение Марты — придать мне какую-нибудь другую форму, изменить голос и, поместив в ряд других киборгов, проверить, действительно ли Марта узнает меня.

Она и на это была согласна. Воспротивился я. Что за глупости? Разве не бывало, что матери не узнавали своих изменившихся детей, дети — потерянных матерей, жены — любимых мужей? Да и не в этом дело. Что за недостойная игра? И сколько можно мучить Марту!

Любила ли она меня в то время, как заявляла это бестрепетно всюду? Сомневаюсь. Но не могла, не могла она, так много вложив в меня, нанести теперь мне удар, отречься. Вот и бросилась в нападение и под конец и себя, возможно, уверила, что любит.

Почему же молчал я? Почему не опроверг ее? Почему я себе не сказал прямо, что она лжет, лжет с лучшими намерениями? Да потому, что я уже не в силах был отказаться от нее, уйти. Не мог я.

«Бедный, несчастный кибер, влюбленный в деву Марту — все это глупые, безвкусные слова. Но я действительно любил Марту — с ее доверчивым ожиданием чуда, столь непохожим на мое ожидание, на мое усилие, с ее смешной жалостью к киборгам, со взлетами ума в какое-то время и с беспомощностью в другое, с ее неполучившейся любовью к мужу ж выдуманной любовью ко мне, с ее радостной готовностью отдавать себя другим, с ее веселой возней на лошадиной ферме, с ее тайными сомнениями, в которых она не признавалась даже себе, с ее азартом, который сейчас заменял ей любовь.

Артем был мне очень дорог, но все закончилось так стремительно и так больно. И лечила от этой боли Марта. Спокойствие, нежность, радость — они и были новой моей любовью, любовью к ней. И эти встречи на дорогах, и этот мир, который я заново открывал, — все это тоже было новой моей любовью.

Девушка с длинными ногами. С детским взглядом больших светлых глаз. С сильными и плавными, как у рыбы, движениями. В тысячу раз больше, чем человек, видел я ее, ощущал, слышал, внимал всему ее существу. Уж я-то действительно узнал бы ее среди тысяч. Мать может не узнать ребенка. Сын может не узнать матери. Но я, даже наполовину отключенный, узнал бы ее одну среди сонмищ людей!

* * *

Иногда я думаю — на этом бы и кончиться нашей жизни. Такой конец навсегда бы скрыл от людей невольную ложь Марты и никому не нужную правду обо мне.

Скандал кончился — нужно было продолжать работу и жизнь.

Для работы нам нужны были новые данные, и мы все чаще стали уходить в космические экспедиции.

Первоочередной задачей по-прежнему оставался природный кризис — это было как затяжная болезнь, как многоголовая гидра, когда на месте отсеченной головы вырастают новые, с которыми тоже нужно немедленно справляться. Но наши исследования не ограничивались этой проблемой.