Учитель-психопат - [67]

— Ничуть. Хотите, скажу, что движет человечеством? Деньги? Нет. И не идеи. Человечеством движут мечты. Да-да, не смейтесь, мечты, грезы, а также нечто фантастическое, нечто метафизическое. Что вы выберете между деньгами и райской жизнью, без преступности, голода, холода, вообще без недостатков? А то и так: финансирование здравоохранения или отсутствие болезней? То-то.

— Но ведь это ложь…

— А кто вам сказал, что я честный человек? Разумеется, постараюсь использовать самые, насколько это возможно, грязные политические технологии. По-другому нельзя, иначе голоса отобьют.

— Страшно себе представить, до чего бы Вы смогли довести страну, — раздраженно вставила Мышкина, решившая высказать хоть какую-нибудь мысль, неважно, к месту или в контексте данного разговора; так нередко поступают недалекие люди, — Готов президент… смешно.

— А Вы не волнуйтесь, Анна Валерьевна. Волноваться вредно. Вот опасаться стоит… нет, не меня… моей черной книжечки. Я ведь потом, сами понимаете… разбираться некогда будет, а попасть в список — это запросто.

— Вы страшный человек.

— Ну, канонизировать меня рано. Хотя…

— Слава Богу, Вы обычный болтун.

— Если Вам, Анна Валерьевна, пообщаться хочется — найдите собеседника своего уровня, я имею в виду дегенерата какого-нибудь, а серьезные вопросы оставьте образованным людям.

Встав на стул, Готов попросил Кольцову подать банку и кисть. Чтобы дотянуться, ему пришлось встать на цыпочки, стул зашатался.

— Давайте я Вас подержу, Рудольф Вениаминович, — предложила Кольцова, — упадете ведь.

— Сделайте милость, сударыня, — сказал Готов, разыгрывая джентльмена.

Придерживая Готова за халат, Кольцова обсуждала с Ермаковой стервозность преподавателя математики Селезневой. Готов опустил кисть, вытер рукавом нос, шмыгнул и сказал:

— Ольга Семеновна, я хочу, чтобы Вы стали моей женой.

Кольцова, смеясь, отбежала от Готова и сделала глубокий реверанс:

— Щас! Разбежалась!

Дальше все как в замедленном кино. Балансируя, Готов терял равновесие, пытался ухватиться за воздух. Банка с краской и кисть взмыли к потолку. Стул вылетел из-под ног. Несколько мгновений Готов находился в полете, пока не упал на спину. Банка больно ударила в лоб, краска растеклась по волосам и лицу.

После нескольких секунд немой сцены Готов заорал благим матом:

— А-а-а-а! Да, чтоб я еще когда-нибудь!.. Бесит!!! Сделайте же вы что-нибудь, не стойте как истуканы! Как я теперь домой пойду?!! Меня жена на порог не пустит! Поработали! Спасибо большое! Как чувствовал, что этим все закончится.

Когда Готов пришел в себя, коллеги помогли ему смыть растворителем с лица краску.

— Щиплет, — потрогал Готов физиономию. — Красная рожа? Да, не успокаивайте вы меня. Знаю, что красная.

— Вы про чью жену говорили, что на порог Вас не пустит? — спросила Ермакова.

— Чего в гневе не скажешь, — Готов взял подмышку шляпу и плащ. — Пойду. Мне жизненно необходим недельный курс интенсивной реабилитации.

Он удалился и на ремонт больше ни разу не приходил.

Первое апреля

Не похожий сам на себя, бледный, с ошалелыми глазами Готов медленно вошел в учительскую. Сел на стул и схватил руками голову.

— Не может быть, — шептал он. — Не могу в это поверить. Еще только полчаса назад и все…

Педагоги настороженно посмотрели на него. Кольцова с Ермаковой переглянулись. Дудник нехотя вышел из привычного состояния эйфории. Сафронова притворилась равнодушной. Спросить Готова не решались: вдруг горе у человека.

— Неужели такое возможно? — пустил слезу Готов. — Я никогда раньше не задумывался о…

Завуч не смогла сдержать любопытства:

— Рудольф Вениаминович, все в порядке?

— Нет, не в порядке, — уныло ответил Готов.

Педагоги насторожились.

— Война? — попробовала пошутить Ермакова.

— Хуже, — всхлипнул Готов. — Смирнов умер.

— Типун Вам на язык, — фыркнула Сафронова, но любопытства не растеряла, — что Вы такое говорите?

— То, Надежда Ивановна, то, — обвинительно заявил Готов. — Радуйтесь. Король умер, да здравствует король. Принимайте бразды правления. Вы же об этом так мечтали.

— Перестаньте юродствовать. Расскажите лучше, что случилось.

— Вы, Надежда Ивановна, глухая, что ли? Смирнов, говорю, умер. Я зашел к нему, а он ба! Варька-секретарша голая лежит и кряхтит, а на ней шеф, синий весь. Сорок минут назад живой был, ссали вместе в туалете, он пердел еще.

— Надо пойти помочь, наверно, как-то… — растерянно предложил Дудник.

— Ха! Вы чего, Архип Африканыч, кому помогать? Ему уже ничем не поможешь. А если Вы об этой проститутке Варьке, то забудьте. Там скорая, менты: и первую медицинскую окажут, и юридическую консультацию дадут… Это надо ж… умереть на бабе. Какой пассаж. Моветон.

Все как один преподаватели поднялись и пошли смотреть на мертвого директора. Готов возглавил делегацию.

Директор оказался жив, здоров: сидел в рабочем кабинете. Варя печатала за компьютером. Уборщица мыла полы.

Сафронова вплотную приблизилась к руководителю школы и громко, чтобы все слышали, заявила:

— Владимир Константинович, Готов сказал, что Вы умерли.

Директор покосился на учителя истории. Готов запротестовал:

— Нет, нет, Владимир Константинович, я этого не говорил. Врет Надежда Ивановна, врет. Они сами все придумали. Они сказали: сейчас пойдем и директору на тебя нажалуемся, что ты слухи распускаешь, будто помер Владимир Константинович. Нас, говорят, больше, нам он поверит.