Ученые досуги Наф-Нафа - [14]

Расцветшего, чтобы перерасти себя ко времени индустриальной революции и обратиться в теперешнюю «большую деревню».

Классическому граду средневековья необходимы золотарь и ювелир, каменщик и дворник, малеватель вывесок и иконописец. И так далее, поскольку в Городе живущим людям необходимо что-то поглощать в неимоверных количествах, обогреваться, проживать в известном достатке и комфорте, извергать отходы. Город — каменная оболочка людского организма так или иначе приспособленная для жизни этого организма. Сколь ни помпезен Град, живая материя, потребности реальной жизни всегда в нем превалирует.

Даже организован Город, как большая живая клетка: обвод стен с мембранами ворот и вакуолями складов. В центре на главной площади — управа-ратуша, и рядом другая управа — духовная, главный собор. Может присутствовать ядро-цитадель отдельное жилище власти, в ней непременно дворец, поскольку власть должна проживать в огромном символическом доме, показном, роскошном, богато украшенном и богатства прячущем. На всякий случай.

Непременный атрибут каждого города «часы на ратуше», на главном символе власти города. Именно времямерный механизм организуют движение времени а вовсе не Природа с ее убогими закатами и восходами, которые в городе не очень-то и заметны. Человек сам определяет здесь длину дня и ночи, то возжигая огонь то гася его и задергивая шторы. Ход часов подобно метроному задает ритм шагов горожан, частоту и продолжительность их встреч и прощаний. Без чувства времени, все ускоряющегося, дробящегося из времен суток на часы, минуты, даже секунды городской организм разладится, ток жизни его закупорится тромбами, погрузится в анархию, самого страшного испытания больших систем.

Всяк горожанин носит на запястье словно обод кандалов, словно непомерных размеров обручальное кольцо брачующее Город и индивида как дож Венеции обручается с Морем, маленький дубликат тех ратушных часов поминутно изящным и одновременно торопливым жестом поднося руку к лицу, отмечая очередную порцию только что проглоченного времени. Нетерпеливый взгляд на часы зачастую говорит лучше всяких слов, доказывая горожанину его самостоятельность. Нервический жест сухощавой красавицы, отвергающей назойливые ухаживания ловеласа. Неторопливо извлеченная из часового кармана жилетки седоусого старика серебряная луковица позапрошлого века, в момент боя курантов на городской башне — открытая и пустившая солнечный зайчик полированным донышком крышка часов, начало серебристой мелодии «Ach, mein lieber Augustin…»[23], сыгранной серебряным механизмом и прерванный захлопнувшейся круглая серебряная крышечка, на которой выбит барельеф, которому позавидовали бы иные дворцы. И непонятно, сверял ли сей старожил точность своих часов, или проверял по ним ход городских.

«Часы» не обязательно механизм, хоть круглый циферблат и бой курантов наиболее удобны. Может стрелять пушка или пробиваться китайские стражи в гонг на башнях, стучать деревянные колотушки, может трубить горнист. Какой угодно звук, изобретенный человеком, может отсчитывать ритмы биения городского сердца. Когда прокладывали первые железные дороги (разумеется, дело было в Англии), обнаружили, что в каждом городе отсчитываются свое время, что приход полудня мог разниться в соседних городках на час-два. И до поры, пока не понадобилось вводить единое расписание движения поездов, никто на эти мелочи не обращал внимания. Прибывая в новое место, путешественник сверял свои часы-луковицы со стрелкой на городской башне. У каждого города было свое время, пока государство окончательно не слилось в единый организм, установив единообразие в течении времени.

Городская каменная оболочка живет дольше, чем одно поколение людей, рост старых городов явление столетий, смены множества колен. И здесь было время подумать, подогнать все под общую меру. Так возникли стили, главное в которых архитектура. Тон задавали костел и ратуша (вертикаль, взлет, высшая точка), далее оформлялась главная площадь (горизонталь, плоскость) пристанище самых богатых и уважаемых граждан, что могли позволить себе более или менее просторные (следовательно, высокие) дома с архитектурными излишествами. За ними тянулись домовладельцы победней, остальным предписывалось различными самыми разнообразными правилами, установлениями, указами, рескриптами, которые городская власть плодит множество, поскольку эта власть наиболее грамотна.

Так возникли городской ансамбль, планировка, застройка. Центральный квартал превращается в «историческую часть города», хранилище его коллективной памяти живущей в камне, в отделке, в каждом сохранившемся раритете. Даже если не выжили первые здания, то остается жива планировка улиц.

Destruam et aedificabo![24] Снести весь центр и отстроить все наново. Идея уж слишком коммунистическая, чрезмерно футурологическая, хоть и реализуемая во все формации и политические эпохи, но даже у коммунистов в Москве на неё не хватило сил. Изувеченный хрущебами, прошитый прямыми «проспектами будущего» город победил. Проще сносить здание за заданием и на месте его возводить новые. Этот метод и охраняет планировку первых улочек. Много ли осталось в Риме от его первоначального имперского величия? Колизей плюс еще с десяток развалин поменьше. Но сотни раз обновленный город хранит свою матрицу, святость своего места, вмещая то Папу, то Дуче.