Ученик убийцы - [60]

Гаррик сорвал покрывало с похожего на гроб ящика в задней части сцены.

– Меня называли… Красная Перчатка.

Персивал закатил глаза и лишился чувств, тяжело обвиснув на еще торчавших из мишени большом мясницком ноже и стилете.

– Вижу, ты слышал эту легенду, – проговорил Гаррик, выдергивая оставшиеся клинки.

Персивал очнулся крепко связанный, с торчащими из отверстия в конце ящика голыми ногами.

Над ним склонился Гаррик: теперь он был одет в парадный фрак с белой манишкой, с шелковым цилиндром на голове и в перчатках – одна белая, другая красная.

– Это мой самый знаменитый фокус, – сказал он. – И самое досадное, что именно он был фатальным образом искажен.

– Искажен? – переспросил Персивал, пытаясь разогнать туман в голове. – Разве это не означает «пошел неправильно», сэр?

– О, совершенно верно. А известно ли тебе, что означает фатально?

Персивал порылся в своем словарном запасе, который насчитывал едва ли больше двухсот слов, по большей части связанных с едой.

– Это означает «смертельно»… то есть кто-то был убит?

– А вы более эрудированы, чем кажетесь, мистер?..

– Персивал, босс.

– Персивал. Хорошее, добротное валлийское имя.

– Верно, сэр, валлийское. Может, у вас есть родня в Уэльсе, сэр, и вы меня отпустите?

Гаррик проигнорировал вопрос, театральным жестом вынув из-за спины длинный и широкий клинок с деревянной рукоятью.

– Это главный ключ ко всему фокусу, Персивал: клинок. Публика предполагает, что он фальшивый, но, уверяю вас, он выкован из превосходной стали и рассекает плоть и кости, как масло.

Необычайно ловким, щеголеватым движением Гаррик подбросил меч в воздух, поймал его и с размаху вогнал прямо в щель ящика в том месте, где находились ноги Персивала, словно рассекая их на уровне щиколоток.

– Пощадите! – взмолился Персивал. – Лучше просто убейте меня. Это же пытка, сэр. Истинная пытка.

Гаррик звонко щелкнул пальцами, и где-то над ним грянули звуки оркестра.

– Прошу, не отказывайте мне в этом маленьком удовольствии, мистер Персивал. Мне так редко удается побаловать себя старыми игрушками.

Лицо Персивала превратилось в трясущееся от ужаса желе.

– Я не стукач. Ни ищейки, ни судьи ни разу меня не раскололи, и у вас тоже ничего не выйдет.

– Что за истерика, Персивал? – невинным тоном осведомился Гаррик. – Я же не причинил вам никакого вреда. Взгляните сами.

Персивал увидел подвешенное над аркой просцениума большое, оправленное в позолоченную раму зеркало. Собравшись, он пошевелил пальцами ног и с огромным облегчением увидел, что пальцы на его отражении тоже шевельнулись.

– Вот только освещение здесь очень слабое, мистер Персивал. Дайте-ка взглянуть на вас поближе.

С этими словами Гаррик отделил нижнюю часть ящика от основной части, и Персивал хрипло взвизгнул, увидев, как его ноги покатились прочь от него, судорожно дергая пальцами.

– Мои ноги, – взвыл он, – верните мне мои ноги!

– Кто прислал тебя сюда? – холодно спросил Гаррик, воздевая второй клинок.

– Не скажу. Ни за что.

– Я восхищаюсь вашей стойкостью, мистер Персивал, честное слово, но то, что между нами происходит, – это поединок воли, так что вы не оставляете мне выбора…

Гаррик оперся рукой о ящик и с силой вонзил второй клинок в следующую щель.

Персивал ахнул и что-то бессвязно залопотал; слезы хлынули у него из глаз, заливая уши, и он в помрачении принялся напевать грубые вирши масонской клятвы, которую не раз горланил в пивнушках со своей татуированной братией.

Хошь – порежем,

Хошь – отдубасим,

Хошь – покалечим,

Хошь – разукрасим.

Гаррик не особенно удивился.

– А-ха, мистер Маларки, значит, это вы решили сунуть нос в мои дела? Благодарю вас, верный сэр Персивал. Вы сделали все, что мне было от вас нужно. Следовательно, у меня больше нет причин причинять вам вред.

Но Персивал уже ничего не соображал от страха и продолжал напевать.

Хоть ножом, хоть дубиной,

Ты платишь – мы бьем,

Должника приструним,

Накажем жулье.

К последним двум строчкам Гаррик присоединил и свой голос, пропев чисто и ясно:

Хоть поздно, хоть рано,

Обращайся к Таранам.

Гаррик звучно поаплодировал, взмахивая рукой в красной перчатке.

– У вас чудесный тенор, Персивал. До профессионального уровня не дотягивает, но очень приятный. Не порадуете меня, исполнив еще что-нибудь?

Персивал покорно подчинился, но его голос с каждой нотой дрожал все сильнее, пока не перешел в испуганный булькающий вопль, когда Гаррик отсек часть ящика, в которой находилась голова несчастного, и которая покатилась, вращаясь, через всю сцену.

Последнее, что успел увидеть Персивал, прежде чем остановилось его заледеневшее от ужаса сердце, было его собственное обезглавленное туловище и руки с отчаянно дергающимися пальцами, тщетно пытающиеся вырваться из пут.

Гаррик мог бы рассказать ему, что сей удивительный эффект был достигнут исключительно с помощью зеркал и протезов, но хороший иллюзионист никогда не раскрывает своих секретов.

Он с небрежным изяществом протанцевал чечетку по мостику через оркестровую яму, промурлыкав «Хоть поздно, хоть рано» и с чувством возвысив голос на последней строчке песенки: «Обращайся к Таранаааааам!»

И подумал: «Именно так я и сделаю».