Ученица. Предать, чтобы обрести себя - [69]

Экзамен по алгебре отлично вписывался в эту схему. В моем представлении он приобрел некую мистическую силу. Я училась как безумная. Если мне удастся сдать этот экзамен на отлично, набрать почти невозможные сто баллов, даже со своим сломанным пальцем и без помощи Чарльза, это докажет, что я выше и сильнее всех. Неприкасаемая.

В день экзамена я приковыляла в экзаменационный центр и села за стол в большом зале. Передо мной лежало задание. Задачи в испуге пятились передо мной. Они подчинялись моим расчетам, перетекали в решения – одна за другой, одна за другой. Я заполняла лист с ответами, а потом стояла в холодном вестибюле, дожидаясь результатов. Когда результаты появились, я от неожиданности заморгала. Сто баллов. Идеальный результат.

Меня охватило какое-то удивительное бесчувствие. У меня кружилась голова, и хотелось кричать на весь мир. Вот доказательство! Ничто не может поколебать меня!

В Рождество Олений пик был таким же, как всегда: заснеженная гора, покрытая вечнозелеными деревьями. Глаза мои, уже привыкшие к кирпичу и бетону, болезненно щурились от громадности и ясности этого пейзажа.

Когда я приехала на холм, Ричард работал на погрузчике. Он разбирал балки для мастерской, которую отец строил во Франклине, рядом с нашим городком. Ричарду было уже двадцать два. Он был одним из самых умных людей в моей жизни, но у него не было аттестата. Когда я проезжала мимо него, меня вдруг поразила мысль: а ведь он может всю жизнь просидеть за рулем этого погрузчика.

Дома я пробыла всего несколько минут, когда позвонил Тайлер:

– Я звоню, чтобы убедиться, что Ричард готовится к экзамену.

– А он собирается сдавать?

– Не знаю. Может быть. Мы с отцом его уговариваем.

– С отцом?

Тайлер рассмеялся:

– Да, с отцом. Он хочет, чтобы Ричард поступил в колледж.

Я думала, что Тайлер шутит, но через час, когда мы сели обедать, отец, набив рот картошкой, пробормотал:

– Ричард, я дам тебе целую оплаченную неделю, если ты сядешь за книжки.

Я ждала объяснений, и они быстро последовали.

– Ричард – гений, – через несколько минут сказал отец и подмигнул. – Он в пять раз умнее Эйнштейна. Он сможет опровергнуть все эти социалистические теории и безбожные рассуждения. Он будет учиться и свергнет всю эту чертову систему.

Отец продолжал свои разглагольствования, не обращая внимания на реакцию слушателей. Шон ссутулился на скамье, прислонившись спиной к стене и глядя в пол. Могло показаться, что этот человек вырублен из камня – настолько тяжелым и неподвижным он казался. Ричард был чудо-ребенком, даром Божьим. Он сможет попрать самого Эйнштейна. Перевернуть мир. Шон не смог. Он слишком многое потерял, когда упал с палеты. Один сын моего отца будет всю жизнь водить погрузчик, но этим сыном будет не Ричард.

Ричард показался мне еще более несчастным, чем Шон. Плечи его поникли, голова опустилась, словно отцовская похвала придавила его тяжким грузом. Когда отец ушел спать, Ричард сказал мне, что попробовал пройти предварительный тест. Результаты оказались настолько плачевными, что он даже не назвал мне количество баллов.

– Да, вот такой я Эйнштейн, – простонал Ричард, обхватив голову руками. – Что мне делать? Отец твердит, что я должен вышибить из всех дух, а я даже не уверен, что смогу сдать экзамен.

Каждый вечер повторялось то же самое. За ужином отец перечислял ложные научные теории, которые опровергнет его сын, а после ужина я рассказывала Ричарду о колледже, занятиях, книгах, профессорах. Я знала, что это пробудит в нем врожденную потребность учиться. Но я тревожилась: ожидания отца были такими высокими, а страх Ричарда разочаровать его настолько силен, что брат вполне мог провалить экзамен.

Мастерскую во Франклине пора было крыть, и через два дня после Рождества я втиснула свой искривленный черный палец в ботинки со стальными носами и целое утро провела на крыше, закрепляя железные балки. Ближе к вечеру Шон опустил свой шуруповерт и спустился.

– Пора сделать перерыв, Сладшая местра, – крикнул он в земли. – Поехали в город, в магазин.

Я прыгнула на палету, и Шон опустил меня на землю.

– Поведешь ты, – сказал он, откинувшись на спинку сиденья и закрывая глаза.

Мы приехали на парковку. Сейчас я вспоминаю странные мелкие детали того момента – запах масла от наших кожаных перчаток, наждачную пыль на кончиках пальцев. Шон усмехается мне с пассажирского сиденья. На парковке я замечаю красный джип. Чарльз. Я проезжаю через парковку и сворачиваю на асфальтовую площадку с северной стороны магазина, где ставят машины работники. Я опускаю козырек, чтобы посмотреть, как выгляжу, но вижу лишь спутанные ветром волосы и грязь, въевшуюся в поры. Лицо мое кажется жирным и грязным, одежда покрыта толстым слоем пыли.

Шон тоже видит красный джип. Он смотрит, как я облизываю палец и пытаюсь стереть грязь с лица. Это его возбуждает.

– Пошли! – командует он.

– Я подожду в машине.

– Ты пойдешь со мной, – цедит сквозь зубы Шон.

Он чует стыд. Он знает, что Чарльз никогда меня такой не видел, все лето я каждый день неслась домой и смывала с себя всю пыль и грязь, скрывала порезы и мозоли под новой одеждой и макияжем. Сотни раз Шон видел, как я выходила из ванной совершенно неузнаваемой.