Ученица - [71]

Шрифт
Интервал

* * *

Твари кусали Вову его за кисти, а еще одна каким-то образом попала за шиворот. Он извивался и кричал, одновременно отбиваясь от других крыс.

Сверху что-то задвигалось, завибрировало, а потом крысы разбежались, пища во тьме. За шиворотом у Вовы оказался кусок рубероида, и мальчишка зашвырнул его наугад в сторону, сотрясаясь.

Когда сверху раздались голоса, он буквально зарыдал, но горло сперло, и он не мог по-нормальному позвать на помощь. Кроме того, боялся сделать шаг-другой, потому что грызуны могли снова напасть, вдруг они не так уж испугались?

— Что здесь… — послышался приглушенный голос. — Где…

— Я тут… — прохрипел Вова севшим горлом, потом все-таки сподобился на крик: — Помогите! Я здесь!

Секундная тишина, потом шорохи, топот. Опять голоса, и вот фигура склонилась над ним. Зря он, наверное, позвал на помощь, ведь это вполне может быть Шуля, которому он зарядил кирпичом, или Тузов. Наверное, Вове все показалось, и не мог вот так просто гроза всей школы взять и наткнуться глазом на прут, торчащий из стены. Не мог.

Фигура что-то говорила ему сверху. В носу у бедняги возник запах сладкой абрикосовой гнили, такой бывает, когда давленные плоды подсыхают на солнце. Теперь Вова провалился в обморок, и напоследок успел вспомнить, как вот так же потерял сознание в восьмом классе, после прививки, на глазах у Таблетки и смеющихся ребят.

* * *

Турка сначала не узнал друга. Отец нес обмякшее тело, ужасаясь синякам и черным кровоподтекам. О грязи и говорить нечего — бомжи чище бывают.

Заброшенное здание и окрестности заполнили люди, угрюмый пейзаж подсвечивался синими и красными проблесковыми огоньками мигалок, которые напоминали новогоднюю гирлянду. Шипели рации, бухтели голоса.

Стриженный и Селедка появились, как два молодца из ларца. Они вынырнули из-за чужих спин, и принялись на ходу засыпать вопросами и самого Турку и его папу. Даже у Вовы что-то попытались узнать, а он лишь мямлил ерунду в ответ, пока отец не рявкнул:

— Ему врач нужен! Вы не видите, что ли?

После того, как в заброшке появился свет, стали видны все прелести, вроде мусора, плесени, вони, подтеков крови. Но естественно, это было не самое страшное.

Все происходящее будто заволок туман. Лишь изредка из него выплывали картинки, которые лучше бы стереть из памяти.

Сначала Турка вообще подумал, что это манекен, прицепленный к стене каким-то шутником. Белая кисть, сизо-голубая шея. Потом он увидел лицо и его стошнило.

Тогда Турка еще не знал, что несколько месяцев его будут мучить кошмары, и он будет просыпаться с выпрыгивающим из груди сердцем, еле сдерживая крик. Иногда, после очередного такого пробуждения, он будет слышать осторожные шаги за дверью и перешептывание родителей.

Отец выдержал зрелище так, будто каждый день видел нечто подобное.

Может, потому что он подсознательно готовился к такому. Турка — нет.

Они вытащили Вову, наткнулись на оклемавшегося Шулю, который растирал разбитый затылок. Кровь пропитала его куртку, рядом валялся кирпич в бордовых пятнах. И только после Турка заметил «манекен».

Вова мямлил что-то, смеялся. После сел в машину, как сомнамбула, не реагируя на вопросы, не узнавая товарища. Турка порадовался, что здесь нет его мамы. Уж какую бы истерику закатила она. Наверное, ее удар хватил бы.

Будущее Вовы встало под большой вопрос, особенно та часть, касающаяся поездки в Питер.

Сколько угодно можно повторять это слово, «серьезно» и все равно оно не выразило бы картины происходящего.

Безумие, шок, удивление. Мерзость, ужас. И конечно, безнадега. Куда без нее.

Мульт, естественно, смылся под шумок. Турка не знал деталей, но понял, что случилось, и никак не мог осознать.

Вокруг продолжали сновать люди. Дул ветер, сырость проникла уже в самые кости, но Турка не чувствовал, насколько сильно продрог. Глаза слипались, тело мечтало о кровати, но разум спать не хотел. Он наоборот, разбудил мысли, и те забегали, как пронырливые муравьи.

Отец стоял рядом, скрестив руки на груди. Чуть поодаль Селедка отдавал приказы сержантам, еще дальше работал патологоанатом, и представители закона, которые собирали маленькие кусочки чего-то по пакетикам.

— С вами мы поговорим потом, — рявкнул Стриженный, пыхтя сигаретой. — Будет много вопросов.

С Турки слетело оцепенение, мысли заметались:

— Он где-то здесь держит Лену! Тузов! Это он ее похитил. Он держал ее все это время, потому что у него прострелены яйца, и он не мог ее трахнуть! — Турка выпалил тираду на одном дыхании, ничуть не краснея. — Я вам говорил об этом раньше, а вы мне не верили! — он размахивал руками перед лицом Стриженного, а тот сохранял невозмутимый вид, продолжая пускать дым. — Я говорил, что это он, таинственный «С» — Сергей Тузов. Вы нихрена не сделали, для того, чтоб спасти Лену! Твари!

— Артур, не надо, — придержал сына за плечо отец. — Хватит.

— Папа, они ничего не сделали! Они ее не искали, а Лена все это время гнила здесь! — гаркнул Турка так, что капельки слюны попали в лицо Стриженному. Он утерся ладонью, щурясь одним глазом от дыма — сигарета сидела в самом уголке рта.

— Мальчик, иди домой.

— Я не уйду, пока вы все здесь не обыщите! Она где-то тут. Ищите!


Еще от автора Павел Вячеславович Давыденко
Матриархия

Всего за неделю ОНИ истребили наиболее слабых, а спустя месяц планета явила новый облик. Герои спасают друг друга, пытаясь найти ответ: это конец? А если нет, то что будет дальше?  .


Училка

Любовь и ненависть, дружба и предательство, боль и ярость – сквозь призму взгляда Артура Давыдова, ученика 9-го «А» трудной 75-й школы. Все ли смогут пройти ужасы взросления? Сколько продержится новая училка?


Рекомендуем почитать
ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].


Матрица Справедливости

«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».


Варшава, Элохим!

«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).


Марк, выходи!

В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.


Матани

Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.


Человек у руля

После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.