Участок в «Эфире» - [2]

Размечтавшись, я чуть было не проскочил коварный поворот. Раздвинул ивняк - где тут болотце? Из-под мясистого листа вахты вылезла лягушка, посмотрела на меня умными блестящими глазами.

- Здорово, царевна. Извини, что с пустыми руками.

Как только сделаю лук, сразу стрелу к тебе пущу.

Побежал дальше. Вот и скала - все сходится. Вскоре я уже был на своем участке. Сумрачный Генка возился у сложенного из дикого камня очага. "Там леший на завалинке к зиме латает валенки, на осень глядя, сушит белену, и, упиваясь ливнями, там голосами дивными русалки нарушают тишину!"-орал транзистор.

- Как отдыхается?-спросил я.

- Плохо. Комары заели. Да такие злющие, все тело горит, словно меня гвоздями истыкали.

"Странно",- подумал я.

Участки располагались на горушке, и раньше комары да мошки нас не беспокоили. Обычно я ночевал просто под пленочным навесом и отменно высыпался.

- Не грусти. Знакомые ленинградцы рассказывали, у них в квартирах эта нечисть завелась, над кроватями пологи натягивают.

- Ага. И обедают в накомарниках.

Генка засыпал в котелок заварку и стал сервировать лежащие на земле бревна - стола у нас не было.

Вблизи будка-времянка выглядела убого. У двух березок вершины были срублены, четыре стояли еще в листве. Длинные жерди, прикрытые лапником, образовали крышу. Ветер шевелил кроны деревьев, и сооружение постоянно поскрипывало, потрескивало.

- Не страшно в ней спать?

Генка быстро взглянул на меня, отвернулся.

- Страшно. Я ведь и не спал почти, так, подремал немного, потом костер палил. Сон какой-то странный привиделся. Все казалось, что упаду, ударюсь головой о камни. Открою глаза - ночь, березы шумят; закрою - опять качаюсь и вот-вот рухну. Часа в четыре не выдержал-развел костер. Как рассвело, к роднику сходил.

- Это куда же?

- Ты мимо него проходил. Тот ручей, через который переброшено толстое бревно, берет начало из ламбы, в нем вода тиной отдает, а следующий чистый, его родник питает.

- Дорофеев тропу показал?

- Нет, сам нашел, нечаянно на нее наткнулся. Да я дальше ручья не ходил.

- Она сокращает путь до станции почти вдвое. Я тебе расскажу, как пройти.

- Так вот почему ты из леса вышел, а я подумал, что ягодные места высматривал.

Чай заварился на удивление душисто. Мы выпили по кружке. Сразу стало легко, звонко, чисто. Голубело высокое небо, зеленела листва, яркая, как в книжке для малышей. В прямизне мачтовых стволов чудился океанский простор. Перекликались снующие в кронах птахи. Только наша изрядно оплешивевшая опушка портила эту красоту. Особенно неприятно было смотреть на большую ель, в корнях которой чья-то непробужденная душа жгла костер.

- Я думаю, Генка, что беззащитность деревьев предполагает совестливое к ним отношение. Послушай, да что с тобой?-Генка сидел бледный, напряженно-притихший.

- Что-то неважно себя чувствую. Ломит всего, простыл наверное. Поеду я, пожалуй, домой. Отлежусь. Ты не собираешься? Сегодня дождь будет. Сильный.

- По радио передали?

- Что они могут сказать? "Местами осадки". А гроза надвигается. Она еще далеко. Но обязательно придет, исхлещет, землю из-под ног выроет.

Он бубнил монотонно, бесцветно, как по книге читал.

- Это у тебя, наверное, от недосыпа. Поезжай-ка, действительно, в город. Может, проводить до станции?

- Не нужно. Дойду.

Он вяло собрался, вскинул рюкзак за спину, долго искал вторую лямку, я помог.

- Позвони, когда вернешься. Что-то голова у меня сегодня тяжелая.

Гена ушел. Я прибрал на бревнышках, закурил и стал прикидывать объем работы на день.

Хорошо было бы проредить осинник, вольно выросший под горкой. Но не просили мои руки топора. Посмеиваясь над собой, решил - переквалифицируюсь в санитары леса. Отнес па обочину дороги все вывернутые пни, поджег их, с граблями прошелся по склону, собирая обрублепные ветки, обломки сухих сучков, бумажки, веревочки, щепки. Когда наши владения стали похожи на уголок образцового парка, сел перекусить.

- Я-то думаю, что это у вас тихо? А он этику-эстетику наводит.

Через дорогу шел Дорофеев.

- Присаживайся, Николай Степанович, чай будем пить.

- Только что отчаялся. Разве что кружечку за компанию.

Дорофеев похекивая и покряхтывая присел.

- Спину досадил,- пояснил он.- Говорил этому обормоту, сыну своему, давай еще кого-нибудь на помощь позовем, а он: "Поднимем, батя". Вот и подняли.

- Что?

- Да бревно же. Помнишь, ель у меня стояла посреди участка? Спилили. Теперь придется тракториста нанимать, не могу пень вытащить. Хороший чай. Откуда воду берешь?

- Генка принес. Родник он нашел. Как раз та тропа, которую вы показали, и пересекает ручеек.

- Следопыт. Я тоже нынче утром туда сходил. Раньше-то лепился. Далеко. Говорят, самая вкусная вода в округе. Остальные ручьи болотом пахнут. Генка-то где?

- Заболел.

- Вот и я что-то тоже сегодня не в форме. Спина не гнется, на душе муторно. Брожу между штабелями бревен, как сирота. Война вспоминается. Товарищи.

- Степаныч, я что, здесь раньше лесопункт был? Уж очень лес ровный, словно все деревья в одно время поднялись.

- Так, так. Гонный лес. Вырублено было все. Потом молодняк пророс, стали деревца друг друга тенить. Вот и вымахали - длинные да тонкие. Когда-то здесь сосен было-море. Рассказывают, лесопункт в передовых ходил. Да только не долгой его слава была. Как свели бор, остатки которого мы добираем, стали рабочие увольняться. Известно, варяги по найму, урвали шальной рубль - и по домам. Да в здешних краях еще чище случай был. Видел у станции грузовик на полянке? Ничей он.