Убырлы - [52]

Тело будто вытолкнулось вверх пружинными шарнирами. Но фиксаторов у этих шарниров не было, так что выпрямиться я не успел — встал в глухую защиту и молча рухнул в пол лбом и коленями.

— Хватит, хватит! — заорали надо мной. — Я последний раз требую прекратить это! Луиза, дайте ведро. Дай… Кудряшова, иди пока в класс. Кудряшова, я тебе сказал… Что ты!..

Голос захлебнулся, и я не столько услышал, сколько почувствовал лбом и коленями, что кто-то быстро и неумело рухнул на пол. Недалеко от меня.

Все закричали, зашумели и затопали. Громко. Тише. Всё. Тихо, покойно и почти не больно. Кажется, мне позволили немножко отдохнуть.

— Сядь!

Крик ударил по ушам и почему-то по глазам, а по всему остальному ударил жар в костях. Ушиб огнем не лечат, больно-то как. Правда, теперь я хоть понимал, где главная боль живет, и мог двигаться, обходя эти участки. То есть не мог, конечно, эти участки на мне ведь были, но грузил их поменьше. Все равно пробивало почти до рвоты.

Я сел. Я подышал. Я открыл глаза. Поморгал и увидел.

В кабинете стало сильно меньше народу. Можно сказать, почти никого не осталось — ни учителей, ни Дильки, слава богу. Указчица да похожая на Катьку красавица. Указчица неловко присела у ведра и болтала в нем рукой, рукав был уже мокрым по локоть. Указчица переводила взгляд с меня на красавицу. А красавица, которая и была Катькой, любовалась указчицей. Издали и подбоченясь. У ее ног что-то лежало грудой.

Не что-то. Сырыч лежал, поджав колени и отбросив вывернутую руку.

Указчица посмотрела на меня, шевельнув губами, но ничего не сказала. Встала, отряхивая руку, хотя что там отряхивать, тут фен или костерчик нужен, — и поинтересовалась очень спокойно, глядя теперь на Катьку:

— Мы как с вами договаривались?

Катька изящно повела ножкой и подбоченилась на другую сторону.

— Кудряшова, выйди и старшую позови, — скомандовала указчица.

Она совершенно не боялась. Дура.

Катька пошла к ней, медленно и элегантно, по ниточке, как модель в телевизоре. Она стала невероятно красивой. И это было страшно.

Указчица продолжила быстрее:

— Я с Венерой Эдуардовной договаривалась, что… Кудряшова!

Катька подошла вплотную и положила ладонь ей на лицо, на левую сторону.

Указчица отшатнулась, но сказала почти спокойно:

— Девочка, что ты себе…

Теперь я увидел, что на самом деле она боится. Дико.

Катька, странно задрав верхнюю губу, сделала шаг, снова накрыла ладошкой отвисшую щеку указчицы и повела рукой вниз, по шее, воротнику, еще ниже.

— Перест!.. — крикнула все-таки указчица.

Катька толкнула ее ладошкой в грудь.

Указчица, спотыкаясь о собственные каблуки, повалилась на пол, но не совсем — прической стукнулась в стену рядом с окном. Звучно. Быстро осела и раскинулась на полу, только пальцы по линолеуму щелкнули.

Я смотрел равнодушно. А Катька, кажется, с удивлением. Или с ироничным таким недоумением — типа не знала, что дальше делать и что вообще происходит, и немножко веселилась по этому поводу.

Она все так же изящно перешагнула через ведро и застыла над ним, разглядывая указчицу. Указчица не шевелилась. Ведро между расставленных ног выглядело нелепо, и в другое время я бы брякнул что-нибудь зажигательное по этому поводу, всем на радость и Катьке в ободрение. Но смешить сейчас было некого, а бодрить Катьку я не хотел, да и не мог. Она и так бодрая была, смертельно.

Катька шагнула назад, зацепив ведро туфелькой. Ведро качнулось. Я тоже качнулся, чуть не свалился. Катька повернулась ко мне, склонила голову и заулыбалась. Шире, шире, еще. Я зажмурился, убеждая себя, что показалось. Мне же много всякого кажется, ну вот и сейчас, будем считать.

Помогло, да ненадолго. Тишина постояла и утекла — с плеском, невнятными шорохами и хлопанием дверей. Я качнулся, качнулся еще, оперся на левую руку — правая лежала на бедре тряпочкой, — и открыл глаза. Катька стояла прямо передо мной, почти вплотную, так что край юбки касался бы головы, кабы голова была выше или юбка ниже. Я с усилием отвел взгляд. Взгляд оттолкнулся от стоящего тут же ведра с водой, которая медленно колыхалась по кругу, и упал на две пары школьных брюк над раздолбанными кроссовками. Знакомыми такими. Сменная обувь у всех более-менее похожа, но эти кроссы я точно видел, тысячу раз. Я поднял глаза, стараясь не коситься в сторону колготок, от которых шло ровное ощутимое тепло и вроде костерком попахивало. Поднял глаза — и забыл про колготки, тепло и прочее, что отвлекало.

— Кир, — прохрипел я.

Кир равнодушно смотрел на меня. И Ренатик тоже смотрел. Как на выключенный телик.

Сон дурной какой-то.

Катька присела, опахнув меня горьким теплом, и протянула руку. Шарахнет сейчас об стенку, как указчицу, подумал я, стискивая зубы. Не шарахнула. Легонько тронула пальцем губы, поднесла палец к своим губам и неожиданно громко чмокнула, словно каплю варенья всосала. Так же медленно отвела руку и тем же пальцем принялась кокетливо закручивать воду в ведре.

Я беспокойно зашевелился. Катька улыбнулась и стала задавать глупые вопросы. Много. Что-то про больницу, где я лежал, про РКБ, про охрану и про то, когда и как туда лучше проходить. Я ни говорить, ни думать особо не мог, и Катька это видела, поэтому спрашивала так, чтобы в ответ было достаточно сказать «да» или «нет», а то и кивнуть. Но я устал даже от коротких слов и движений, мне было от них неудобно, и от сидения на полу неудобно, и от неподвижной руки и затекших ног тоже, а еще больше — от Кира с Ренатом, и особенно от Катьки, которая, не останавливаясь, вертела пальчиком и спрашивала, спрашивала. А я отвечал и кивал — как во сне, дурном. Только во сне обычно все наизнанку и неправильно — попробуйте, проснувшись, сравнить решенную во сне задачу с правильным ответом, если вы не Ньютон и Менделеев, конечно. Кто это такие, кстати? Не помню.