Убийство в теологическом колледже - [25]

Они прошли к северному боковому нефу церкви, и отец Мартин сказал:

– Ты, конечно же, хочешь снова полюбоваться на «Страшный суд».

Его полагалось освещать лампой, прикрепленной к ближайшей колонне. Отец Мартин поднял руку, и перед ними возникла мрачная, нечеткая картина: подробное изображение Страшного суда, написанное по дереву и заключенное в полумесяц диаметром примерно двенадцать футов. Сидящий на небесах Христос простирал израненные руки к разворачивающейся внизу драме. Центральной фигурой был святой Михаил. В правой руке он держал тяжелый меч, а в левой – весы, на которых взвешивал души праведников и грешников. Слева, с чешуйчатым хвостом и похотливо ухмыляющейся пастью, стоял Сатана – олицетворение ужаса, – готовый истребовать свою добычу. Добродетельные воздевали бледные руки в молитве, а проклятые представляли собой корчащуюся массу черных пузатых, разинувших рот от удивления гермафродитов. Рядом с ними дьяволята с вилами и цепями усердно пихали своих жертв в пасть огромной рыбины, зубы которой напоминали мечи. Слева был изображен рай, похожий на гостиницу в замковом стиле, и привратник-ангел приветствовал обнаженных людей. Святой Петр в мантии и тройной тиаре принимал наиболее влиятельных из благословенных. Все они были без одежды, но с внешними атрибутами социального положения: кардинал – в своей шапочке, епископ – в митре, король и королева – с коронами на головах. Дэлглиш подумал, что в этом средневековом представлении рая демократией и не пахло. На его взгляд, лица всех благословенных выражали праведную скуку, зато проклятые – те, которых бросали ногами вперед в глотку рыбины, – были на порядок живее, непокорные, а не раскаивающиеся. Один из них сопротивлялся судьбе даже больше, чем остальные, явно демонстрируя в сторону фигуры святого Михаила жест презрения. «Страшный суд», изначально созданный для публичного просмотра, должен был напугать средневековую паству, сделать ее добродетельной и навязать социальный конформизм, буквально внушая страх перед адом. Теперь же ее рассматривали заинтересованные исследователи и современные посетители: эти люди ада не боялись и стремились к раю на земле, а не на небе.

– Вне всякого сомнения, картина выдающаяся, – промолвил отец Мартин. – Возможно, даже лучшее изображение Страшного суда в стране. Но я не могу избавиться от мысли, что надо бы ее поместить в другое место. Она датируется примерно 1480 годом. Не знаю, видел ли ты «Страшный суд» из Венхансона. Они настолько похожи, что, может статься, их рисовал один и тот же монах из Блитбурга. Но их картина какое-то время пробыла вне стен заведения, и ее пришлось реставрировать, а наша сохранилась практически в первозданном виде. Нам повезло. Ее обнаружили в 1930 году в двухэтажном сарае возле Виссета: там ею перегораживали комнату, поэтому где-то с начала девятнадцатого века она находилась в сухом помещении.

Отец Мартин погасил свет, охотно продолжая болтать.

– Здесь представлены вещи не одного столетия. Смотри, до сих пор сохранились интересные архитектурные элементы семнадцатого века – четыре почетных места.

Когда Дэлглиш увидел их, ему вспомнилась именно викторианская эпоха, хотя эти деревянные скамьи на возвышениях явно соорудили в более давние времена. Там, в огороженном деревянными панелями уединении, мог сидеть какой-нибудь сквайр с семьей, скрытый от глаз остальной паствы и вряд ли видимый с кафедры проповедника. Дэлглиш представил, как они сидели там взаперти, и ему стало интересно, брали ли они с собой подушки и пледы, запасались ли бутербродами и напитками. Еще мальчишкой он часто забивал голову мыслями, а что сделал бы этот сквайр, если бы страдал от недержания. Как он мог, да и остальная часть паствы, высидеть две воскресные службы с причастием, выдержать длиннющие проповеди?

Они двинулись к алтарю. Отец Мартин подошел к колонне, стоящей за кафедрой, и поднял руку к выключателю. В ту же секунду сумрак церкви как будто сгустился до полной темноты, а сама картина неожиданно и эффектно наполнилась жизнью и цветом. Фигуры Девы Марии и святого Иосифа, более чем на пять сотен лет застывшие в молчаливом поклонении, на какой-то момент словно сошли с деревянной поверхности, на которой были написаны, чтобы повиснуть в воздухе зыбким видением. Дева Мария была изображена на фоне замысловатой парчи золотого и коричневого цвета. Она сидела на низеньком стульчике и держала на коленях обнаженного младенца, покоившегося на белой ткани. У нее было бледное лицо безупречной овальной формы, мягкий рот, изящный нос и слегка изогнутые брови; в глазах, устремленных на ребенка, читалось покорное изумление. С высокого гладкого лба пряди завитых золотисто-каштановых волос ниспадали на накидку, на изящные руки и на едва соприкасающиеся в молитве пальцы. Ребенок смотрел на мать и протягивал к ней обе ручонки, словно предрекая распятие на кресте. Справа сидел святой Иосиф в красном плаще – состарившийся полусонный страж, с трудом опирающийся на палку.

На секунду Дэлглиш, а с ним и отец Мартин молча замерли.

– Эксперты вроде бы сходятся, что это подлинный Рогир ван дер Вейден, – сказал священник. – Вероятно, картина написана между 1440 и 1445 годами. На других двух створках триптиха, скорее всего, были изображены святые и портреты дарителя и его семьи.