Убийство в стиле - [41]

Хенуэй довольно долго смотрел на нее, прежде чем ответил:

— Нет, не считал. Я ошибся… непростительно ошибся. Она была великолепна. Примите мое полное признание этого. И вы, и Кора тоже, если она меня сейчас слышит.

Наступил момент молчания, прежде чем Колверт его снова прервал:

— Последний вопрос, мистер Хенуэй, и я отпущу вас.

— Да, инспектор?

— Как мне сообщили, Кора Резерфорд выпила из отравленного фужера сразу после перерыва. А произошло это потому, что непосредственно перед перерывом вы сами сообщили ей, что она должна будет это сделать, так как вас только что осенила идея улучшить эпизод. Вы понимаете, не правда ли, в какое скверное положение вас ставит эта последовательность событий?

В лице Хенуэя ничего не изменилось. Он знал, что этот вопрос будет ему задан.

— Инспектор, помимо того факта, что у меня не было ни малейшей причины убивать Кору — у меня, напротив, имелась не одна, а две крайне веские причины беречь ее жизнь, если я могу так выразиться. Во-первых, как я уже сказал, ее игра до того момента была великолепной, а во-вторых, ее смерть ставит под серьезную угрозу будущее фильма, а с ним и мое будущее. Но разрешите мне, помимо всего этого, дать на ваш вопрос следующий ответ. Неужели вы действительно полагаете, что я, если бы хотел убить Кору, я бы попросил ее — у всех на глазах! — выпить из бокала, в который сам только что подсыпал яд?

— Простите, сэр… — начал Колверт, но Хенуэй еще не договорил.

— Позвольте, я продолжу, инспектор, поскольку мне кажется, я знаю, что вы собираетесь сказать. Вы собираетесь сказать, что подобный довод попросту не в счет, поскольку убивал я ее или не убивал, но все равно сказал бы именно это. Я прав?

— Да-а-а, примерно что-то в таком роде, — ответил Колверт, который невольно улыбнулся тому, как ловко его предвосхитили.

— Тогда со всем уважением я укажу, что вопрос этот вообще не нужно было задавать. Повторяю — со всем уважением.

— Touché[35], мистер Хенуэй, — сказал Колверт. — Но, прошу, взвесьте вот что. Кору Резерфорд не закололи, не застрелили, не задушили. Ее отравили. Мне пришлось расследовать немало преступлений, и я еще ни разу не сталкивался с тем, чтобы кто-то носил с собой яд в расчете на весьма гипотетический случай, что у него вдруг возникнет настроение совершить убийство. Отравить Кору Резерфорд мог только тот, кто предумышлял это преступление, кто-то, кто принес яд в студию, потому что он знал — он знал, мистер Хенуэй! — что вчера днем она должна будет пить из фужера. Простите, но я не нахожу никого, кто отвечал бы этому описанию, кроме вас.

— Не забываете ли вы одну деталь, инспектор?

— Разве?

— Да. Вы забываете, что это киностудия. И при ней есть лаборатория. А в этой лаборатории, если не ошибаюсь, вы найдете много образчиков так называемых промышленных ядов — цианисто-водородных соединений, так они вроде бы называются, — которые широко используются в фотографической и кинематографической промышленностях. Кто угодно, кто работает в Элстри, подтвердит то, что я сейчас сказал. И, следовательно, кто угодно имел такой же легкий доступ к этим ядам, как и я. До лаборатории отсюда не более пяти минут неторопливой прогулки.

Колверт посмотрел на него, будто на насекомое под лупой. Затем:

— Retouché[36].

Щегольским кивком Хенуэй, в свою очередь, признал грустное колвертское признание своего поражения.

— И я полагаю, мистер Хенуэй, вы не упомянули свою идею о полунаполненном фужере никому до того, как сказали о ней мисс Резерфорд?

— То есть сообщил ли я кому-нибудь мою идею, прежде чем она пришла мне в голову? Ну, послушайте, инспектор!

— Да, сэр, учтено. Ну, благодарю вас за то, что вы уделили мне столько вашего времени. Если мне понадобится связаться с вами позже, я знаю, где смогу найти вас.

— Благодарю вас, инспектор, что вы сделали эту беседу такой безболезненной, такой относительно безболезненной.

Кратко поклонившись романистке и детективу одновременно, режиссер встал и широким шагом покинул комнату.

Несколько секунд все молчали. Затем, набивая табаком свою трубку, Трабшо сказал:

— Очень хладнокровный субъект.

Глава одиннадцатая

Памятуя, как озабочен был Бенджамин Леви, чтобы ведущих актера и актрису фильма не затрудняли более самого необходимого, Колверт решил, что следующим, кто подвергнется допросу, будет Гарет Найт, и тут же за ним Леолия Дрейк. Как и раньше, Найта сопроводил в кабинет Хенуэя сержант Уистлер и безмолвно подвел его к стулу для допрашиваемых. Кивнув сначала разом Эвадне Маунт и Трабшо, актер повернулся лицом к Тому Колверту. Затем, вынув портсигар из внутреннего нагрудного кармана своего пиджака безупречного спортивного покроя, он собирался спросить, разрешается ли ему курить, но тут, пока они с Колвертом примеривались друг к другу, произошло нечто неожиданное.

Хотя неопытный взгляд вряд ли подметил бы что-то неладное, для Трабшо все было как на ладони. Ему не просто показалось, будто он что-то заметил, нет, он безоговорочно заметил, что актер на мгновение чуть испуганно покраснел. Найт, бесспорно, узнал Колверта, и именно это узнавание и заставило его — используя слово Коры — «выдать».