Убийство Сталина в год змеи - [35]

МИХАИЛ БУЛГАКОВ

В продолжение булгаковской темы замечу, что между ним и Сталиным действительно существовала некая мистическая (и не только мистическая) связь. Известно, что именно Сталин в 1930 г. помог Булгакову получить место помощника режиссера в МХАТе, когда писателя уже совсем перестали печатать. После того, как была запрещена к постановке его очередная пьеса «Кабала святош (Мольер)» (это ж надо было додуматься до такого названия!), Булгаков написал в ЦК отчаянное письмо с просьбой разрешить ему эмигрировать. Открыто называя себя МИСТИЧЕСКИМ ПИСАТЕЛЕМ, он заявил себя непримиримым противником любой цензуры:

"Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она не существовала, мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода… Вот одна из черт моего творчества, и ее одной совершенно достаточно, чтобы мои произведения не существовали в СССР…» (28 марта 1930 г.; цитируется с сайта www.bulgakov.ru)

Мы полностью разделяем бескомпромиссное отношение великого русского писателя к цензуре, но его отчаянную попытку искать «свободу слова» на Западе иначе как наивной не назовешь.18 апреля Сталин позвонил Булгакову и между ними произошел следующий разговор (цитируем с ресурса «Русское поле»):

Сталин. Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь. А, может быть, правда, вас пустить за границу? Что, мы вам очень надоели?

Булгаков. Я много думал в последние годы, может ли русский писатель жить без родины, и мне кажется, что не может…

Сталин. Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

Булгаков. Да, я хотел бы, но я говорил об этом, мне отказали.

Сталин. А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами…

Или возьмем, к примеру, самую известную пьесу Булгакова «Дни Турбиных» — театральную версию его первого романа «Белая гвардия». В 20-е и 30-е годы она с успехом шла в МХАТе, и вот что рассказал о ней в «Записках зеваки» писатель В. Некрасов:

«…известно, что спектакль „Дни Турбиных" по пьесе М. Булгакова Сталин смотрел… 17 раз! Не три, не пять, не двенадцать, а семнадцать! А человек он был, нужно думать, все-таки занятой и театры не так уж баловал своим вниманием, он любил кино… а вот что-то в "Турбиных" его захватывало и хотелось смотреть, скрывшись за занавеской правительственной ложи. Верность престолу, долгу, присяге — этого, что ли, ему не хватало, ему, человеку, не верившему никому и никогда, кроме Гитлера!»

Ну, положим, тирада про Гитлера, присягу и верность долгу относится, скорее, к области «некрасовской лирики», а вот что могло вызвать у Сталина такой жгучий интерес в пьесе «Дни Турбиных»? И чем вызван ритуальный семнадцатикратный (17 — число Пе) ее просмотр Сталиным? Это еще одна загадка той бурной, чтобы не сказать — турбулентной, эпохи. У меня лично вызывает немалый интерес уже название пьесы: почему именно «Турбины»? Согласитесь, фамилия звучит довольно странно, примерно так же воспринималась бы в наши дни фамилия «Интернетины» или «Клоновы». Рискну предположить, что и здесь имеется определенный эзотерический подтекст. Все дело в том, что у Булгакова, оказывается, имелся свой великий предшественник — протестантский священник, каббалист и алхимик Иоганн Валентин Андреэ (1586–1654), автор знаменитого третьего розенкрейцерского манифеста «Алхимическая свадьба Кристиана Розенкрейца», опубликованного в Страсбурге в 1616 г…

Как и Булгаков, Андреэ происходил родом из известного семейства богословов. Его дед Яков был одним из столпов протестантизма, а отец имел свою алхимическую лабораторию. Неудивительно, что и сам Андреэ весьма понаторел в этих дисциплинах, но особый интерес у него вызывало значение и роль символов в духовном опыте. Считая театр могучим средством воздействия на сознание современников, Андреэ, как и Булгаков, стал театральным автором, и в том же 1616 г. им была написана алхимическая пьеса «ТУРБО». В ней впервые на немецкой сцене появился такой персонаж Великих Арканов Таро, как Арлекин (Шут или МиМ). Как утверждает Кристиан Ребисс, именно это выдающееся сочинение Андреэ «послужило образцом для Гете при написании им «Фауста». Разумеется, розенкрейцер Булгаков не мог всего этого не знать.

Если наше предположение верно, то это многое объясняет. Не стоит еще раз повторяться о роли символизма в творчестве Булгакова — он по этой части нисколько не уступал А.С. Пушкину. А о его посвящении в литературу через кокаин и морфий, как и о символизме романа «Мастер и Маргарита», вы можете узнать немало любопытного из статьи иеромонаха Нектария «Откровения змия». Для нас же, в первую очередь, представляет интерес то обстоятельство, что весь этот изощренный булгаковский символизм и мистицизм был понятен Сталину или, по крайней мере, воспринимался (угадывался, считывался) им на подсознательном уровне, о чем и свидетельствует его поразительное пристрастие к пьесе «Дни Турбиных».