Убийство после сдачи номера в печать - [16]

Удар был слишком быстрым. Альбер оказался слишком несообразительным, и рука его была засунута в карман. Он сумел лишь чуть-чуть отдернуть голову в сторону, вероятно, поэтому одна нога только прошлась, как швабра, по его губам, конское брыкание задело его гораздо слабее, чем могло. И к счастью, по лицу ударил мысок, а не пятка. Когда нога приближалась к его голове, он запаниковал, и это было странное и омерзительное ощущение. В последних нескольких сантиметрах от него ноги словно замедлили движение — на столько же убыстрилась реакция. Альбера. Одна половина его мозга, все еще пыталась осознать случившееся — да ведь он бьет меня ногами, негодовал он в ужасе, но за что, чего ему от меня надо. Господи, что теперь будет? Другая половина мозга отдавала приказания. Удар настиг его в середине целой серии начатых движений. Правая нога Альбера судорожно дрогнула, чтобы сделать шаг. Рука наполовину вылезла из кармана, и голова отклонилась назад на один-два сантиметра.

Затем красная вспышка, но он увидел не звезды, ему показалось, что все на свете затянули красным, и он распростерся на полу. Упал он на бок, подмяв под себя руку. Лелак увидел приближающиеся ноги. Они прикончат меня, забьют ногами до смерти, завопило в нем одно из его я, делай что-нибудь, спасайся! Затем внутренний голос вдруг умолк, Альбера снова окутал красный туман. Но не от удара. Внутри него, в голове, словно что-то взорвалось, и взрыв разнес на куски весь страх, все сомнения, всю боль. Взрыв поднял его в воздух, взрыв бросил вперед. Альбер не понял, каким образом так быстро вскочил, но, главное, что он оказался на ногах. Он не слышал, как сам взвыл, но чувствовал и знал, что именно орет: «Убью, мразь, подонок, убью!» От трезвого разума не осталось ничего, кроме того малого, что требуется для безошибочного направления удара убийственной силы.

Пока нога мужчины проносилась мимо его носа, он на мгновение приостановился, и замедление отозвалось в нем чуть ли не болью. Затем он сделал шаг вперед и ударил.

Почувствовал, что попал, и враг неожиданно исчез из его глаз. В тот момент, когда кулак достиг цели, он ощутил удовлетворение, и все мышцы его тела напряглись, чтобы воспринять силу попадания. Затем вновь заговорил внутренний голос: «Что ты наделал, безумец!» Однако он уже повернулся, чтобы оказаться перед тремя другими мужчинами. Те были спокойны, чересчур спокойны. Странными танцующими движениями, склоняясь то вправо, то влево, делая шассе, они приближались к нему. Пока он осознал это, они уже были совсем близко. А Альбер вдруг оказался шага на четыре дальше, и в руке его был пистолет.

Он не помнил, как отступил назад, как сунул руку в карман, словно механик слишком много пленки вырезал из фильма. Но внезапно он ощутил в ладони снятый с предохранителя пистолет, а против него стояло трое бразильцев, один из которых мягко и небрежно держал в руке нож с лезвием на пружине. Он не заметил в них страха. Обычно достаточно лишь вынуть пистолет, чтобы всякое сопротивление прекратилось, хотя Альберу и в голову не приходило, что можно выстрелить в человека. Но не сейчас. Почувствуй они только, что Альбер не станет спускать курок, и они швырнут в него нож, выбьют ногами оружие из его руки, а самого разорвут на куски. В обычных обстоятельствах они бы сделали это. Они были быстрее, решительнее, безжалостнее Альбера. Пока он будет колебаться, оценивать положение, думать как поступить, они начнут действовать Но не теперь, когда внутри Лелака еще не улегся взрыв, опрокинувший все преграды.

Он стоял прямо, на слегка расслабленных ногах и держал пистолет у тела. Это было не казенное оружие, нет, он купил его на собственные деньги, и с великим трудом добился, чтобы Корентэн достал ему разрешение на ношение этого пистолета. Восьмимиллиметровый десятизарядный браунинг, и в отличие от прочего оружия — скорострельный. Вообще-то странно все это. Он одновременно любил и ненавидел оружие. Любил, как каждый мужчина, с тех пор, как изобрели каменный топор. Оружие давало чувство безопасности в этом безумном мире. Альбер любил его блестящие и чистые детали, любил, возможно, еще и потому, что это было единственное сложное устройство, которое он умел и разобрать и собрать.

Но он и ненавидел пистолет. За то, что предназначен для убийства, за то, что облегчает убийство, чуть ли не вызывает охоту убивать. За пятнадцать лет службы он навидался, мертвых. Видел тех, кого застрелили случайно, когда полицейские вели огневую дуэль с двумя грабителями банка. Видел тех, кого убили ради денег, и тех, кого убили просто так, ни за что. И у них даже не было шансов, чтобы защититься, потому что они были безоружны. За пятнадцать лет сыщицкой карьеры Альбер лишь один раз стрелял в человека, и от этого надолго потерял душевное равновесие, никак не мог успокоиться. Однако даже потом он не выходил из дома без браунинга, продолжал бывать на полицейском стрельбище и ежедневно по несколько минут практиковался в выхватывании пистолета. Он не хотел, чтобы однажды над его мертвым телом, накрытым черной пластиковой простыней, склонились усталые сыщики и, качая головами, проговорили с сожалением: «Вот бедняга!. У него не были при себе оружия».