Убийство на улице Длинной, или Первое дело Глюка - [5]

Пасынки госпожи Новиковой, семнадцати с половиною годов Алексей и пятнадцати с тремя месяцами Николай показались Константину Аркадьевичу рыхлыми и вялыми. Оно конечно, на такой жаре кого хошь разморит, еще и в таких расслабляющих душу условиях. Но нет, эти от природы были рыхлы: толсты, и у обоих уже животики, как у солидных людей. Ничего опять же не видели, ни о чем опять же не слышали и вообще с мамзелью редко общались – она больше с девчонками занималась, а с ними только французским языком. А ночью мальчики сначала некоторое время повторяли свои уроки, а потом легли спать.

— А вы, господин Горохов, тоже с ними были? — обратился тут неожиданно Константин Аркадьевич к главному своему подозреваемому.

— Никак нет, господин околоточный надзиратель, — в тон ему, что Константин Аркадьич почел за дерзость, ответил студент. — Имею твердое убеждение, что юноши их возраста должны приучаться к самостоятельности. К тому же я им не гувернер, а учитель, мое дело передать им знания, но никак не следить за соблюдением распорядка.

Слова эти выговорив, студент покосился на госпожу Новикову, отвернувшуюся с таким видом, словно бы их, слова эти, она не слыхала. Константин Аркадьевич не стал углубляться в дебри их (студента с хозяйкою) взаимоотношений, но продолжал спрашивать:

— Так чем же вы изволили заниматься? Книжки читали? По саду прогуливались?

— С книжкою сидел в саду, в беседке. После туда же пришла мадемуазель Рено, и мы с ней немного поболтали.

Константин Аркадьевич даже затрепетал (внутренне) от такового признания. Поболтали! С погибшей!

— И о чем же, позвольте спросить, вы болтали с покойною?

— О том - о сем, — пожал студент плечами, — в основном о французской литературе. Я слабоват в языке, и мадемуазель Рено любезно предложила мне заняться моим произношением.

— Значит, болтали вы по-французски? А почему не по-русски? Что, мамзель языка не знала?

— Да она прекрасно владела русским языком, я, когда с нею познакомилась, даже не поверила сразу, что она француженка! — встряла в разговор госпожа Новикова. — За тридцать лет в России она и обрусела совсем, даже варенье варила вместе с Агафьей, и травники ставила!

Константин Аркадьевич развернулся к хозяйке.

— Мадам Новикова, со всем моим к вам уважением я вас попрошу пока что воздержаться. Вопросы я задаю господину студенту, пускай он и отвечает.

— Мадемуазель Рено, Елизавета Александровна, вовсе не была француженкой, а была она уроженкою Лозанны, что в Швейцарии, и, помимо французского и русского, прекрасно владела еще и немецким, и итальянским, чуть хуже – английским. А по-французски, господин околоточный надзиратель, мы беседовали по моей просьбе, как я уже отметил, в этом языке я слабоват, и хотел попрактиковаться. Мадемуазель же Рено с радостью ухватилась за возможность общения на языке родном.

— Ну, хорошо, вы поболтали, а потом?

— А потом мы попрощались, пожали друг другу руки и направились в разные стороны, мадемуазель ушла в дом, а я спустился к морю. Вернулся я поздно, и сразу же пошел к себе. И ничего не видел и не слышал.

Пожали руки! Константин Аркадьич от радости едва не задохнулся – горло на миг перехватило — и слегка покраснел. Точно, были меж ними амуры – едва успели познакомиться, а уж руки друг другу жмут! Даром, что стара была француженка, студенту же едва за двадцать перевалило – а, видно, сумела обработать. Известно, какие они, француженки эти (пусть даже и швейцарки, мамзель – она и есть мамзель).

— И в каких отношениях вы состояли с покойною девицею Рено?

Студент опять пожал плечами.

— В обыкновенных. Мы выполняли сходную работу, ученики – и ученицы – у нас были общие, общей была и наша нанимательница. Так что были сотоварищами по труду.

Ну, тут и вовсе Константин Аркадьевич возликовал. Еще и политический! Раз такие слова употребляет : "товарищи", "труд" – точно, политический!

— В партиях каких-либо, в кружках состоите? В беспорядках студенческих или иных каких участие принимали? — закинул еще один крючок Константин Аркадьевич, внутренне трепеща.

Студентик усмехнулся так нагловато-снисходительно, и с улыбочкой этой отвечал:

— Не был, не состоял, не участвовал. Имея на руках мать вдову и сестрицу на выданье, при весьма стесненных средствах, вынужден зарабатывать презренный металл, так что временем на занятия политикою не располагаю.

— Это мы выясним, — зловеще пошевелил усами околоточный надзиратель.

Студент снова усмехнулся, но ничего не сказал.

Константин Аркадьевич уж и вовсе было собрался объявить о задержании студента для выяснения подозрительных обстоятельств, как был прерван неожиданным шумом: зашуршали платья, зазвенели детские голоса, зажурчали голоса девичьи, загудел чей-то бас.

Это барышни возвращались с прогулки, а басом гудела высокая худая старуха, весьма по моде одетая: шляпа колесом, перчатки до локтей (а локти острые, шершавые – старушечьи), платье же из чего-то шуршащего, переливчатого, довольно для старухи светлое, синего бледного оттенка, и с короткими рукавчиками.

И еще пухленькая девочка лет так эдак пятнадцати, цветущий розанчик: щечки румяны, и с ямочкой аппетитной, глазки голубы, подбородочек кругленький. Одета по-простому, в платьице ситцевое и фартушек, на головке чепчик, только локончик золотистый сбоку выбивается. Бонна, должно быть, дитя милое.