Убийство на кафедре литературы - [55]

«Она меня не узнала», — подумал Михаэль. Он предстал перед ней у большого сверкающего полировкой стола в углу комнаты. На столе были пирожные, и хозяйка несколько раз с маслянистой улыбкой повторила, что это пирожные «шарлотт», печь которые она научилась ввиду предстоящей поездки за рубеж. Сервиз был фирмы «Розенталь», как сообщила хозяйка Майе со скрытым укором, когда та уронила чашку с горячим кофе на ковер. Чашка не разбилась. Хозяйка поспешила вытереть пятно, сопровождая это действие длинной лекцией о том, как трудно достать части этого сервиза, и не замечая того, что Майя неотрывно смотрит на Михаэля, насупив брови, — пытается припомнить, где же она его видела. Вдруг она вроде бы вспомнила или поняла, как ей нужно реагировать, улыбнулась, и в ее глазах появилась та самая золотая молния. Михаэль отхлебнул кофе и почувствовал, как у него дрожат руки.

«Пока что, — говорил он себе, — ничего особенного не происходит. Я всегда дрожу и волнуюсь, когда встречаю женщину, которую хочу».

Это была та самая «радость покорения», которая пробуждалась в нем десятки раз.

С концерта они сбежали перед тем, как подали вино, сразу же после его окончания. Он привел ее в свою квартиру — тогда он жил в районе Ромема, еще раньше прояснив то, что она называла «обстоятельствами жизни». Она прямо спросила — почему он не приглашает ее к себе. Она знает наверняка, сказала Майя, что он ее хочет.

— Ты замужем? — спросил он, глядя на золотой блеск кольца. Она подтвердила, но от объяснений уклонилась.

В тот же вечер она заявила, что ее семейная жизнь не имеет никакого отношения к происходящему, и Михаэль не стал ее расспрашивать.

— Тебе это должно быть удобно и ничем не грозит, — сказала она, и смех, сопровождавший эти слова, смягчил агрессивность тона.

Она ушла от него поздно ночью, о следующей встрече они не договорились, но ее лицо осветилось радостной улыбкой, многообещающей и полной уверенности. Когда она на следующий день позвонила, он даже не знал, откуда она взяла его телефон.

Майя сидела в голубом кресле, поджав ноги. Она не изменила позы, Михаэль смотрел на ее округлые колени, хотел прикоснуться к ней, но не осмеливался. Он думал о словах Цили в ресторане Меира — о том, что он умеет раскрывать тайны только «на месте происшествия», что в реальной жизни он достаточно наивен и такого рода способности у него отсутствуют.

— Тебе нечего сказать? Вообще? — спросила она.

В жестком тоне ее голоса Михаэль услышал слезы и сказал, что он не знает, какими словами можно выразить сложный комплекс оглушивших его чувств.

— Я удивляюсь, — медленно проговорил он, — неужели разрыв между нами тебе поможет? И я спрашиваю себя — чем могу сам тебе помочь. Но главное, о чем я думаю, — что ты в течение всех этих семи лет скрывала это от меня. Я полагал, что мы близки, а теперь выясняется, что у тебя есть такая страшная тайна…

Михаэль замолчал и подумал, насколько же наивным было его представление о ее гармоничной «светской жизни», о ее почтенном серьезном муже, — но ничего не сказал.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

После долгого молчания он ответил:

— Если между нами есть «отношения», как ты это называешь, так неужели я ничего не могу для тебя сделать, кроме как разорвать эти отношения?

— Но ведь это лишь на время! — сказала она в отчаянии.

Михаэль подумал: рассеянный склероз может длиться и двадцать лет, но опять промолчал.

Он глядел на ее открытые колени, на нежную кисть руки на подлокотнике кресла, и вдруг его переполнили жалость и обида, и он не захотел скрыть это.

— Ты кричишь, — сказала Майя полувопросительно и со страхом, — почему ты на меня кричишь?

— Западня! — кричал он. — Ну что я могу сказать в ответ на твое обвинение? Разумеется, устанавливаешь законы ты, так было всегда, но до сих пор это не было для меня так болезненно. Ты всегда упрекала меня в том, что я не действую спонтанно. Кто дал тебе право утверждать, что ты меня любишь, если столько лет ты от меня такое скрывала?! Ты что думала, я младенец? Что я не смогу с этим «справиться»? Ты ведь употребляешь это слово. Но что я могу сказать, ведь я — не муж, я — лишь любовник, я-то думал, что мы с тобой еще и друзья, а теперь, в одночасье, ты сваливаешь на меня то, что годами таила. Получается, что все это время ты со мной в прятки играла.

Майя несколько раз открывала рот, чтобы что-то сказать. Она натянула на колени широкую юбку и воспользовалась, наконец, секундой молчания:

— Но ведь ты же опытный сыщик, если бы ты хотел узнать, ты бы узнал. Ведь за все это время ты не осмелился ничего спросить о моей жизни. Ты же сам утверждал, что в жизни нет случайностей. Как же ты мог этого не знать?

Она захлебывалась рыданиями так, что не могла говорить, из ее глаз текли крупные слезы. Она как ребенок стирала их тыльной стороной ладони, и этот жест разрывал его сердце.

Несмотря на нарастающую волну гнева, он встал, подошел к ней, поднял ее, рыдающую, с кресла, крепко обнял, слизнул ее слезы.

— Не усложняй мне жизнь, Михаэль, пожалуйста, дай мне уйти, и я вернусь, вот увидишь.

Он уже ничего не говорил, внутри него кипели гнев и жалость, любовь и ненависть — острые и противоречивые чувства.