Убийство на кафедре литературы - [53]

Ее тело полностью расслаблялось лишь во сне. В остальное время она была чрезвычайно активна. Она выстукивала пальцами ритм музыки — музыку она слушала постоянно — и когда готовила еду, и даже если забегала на минутку. Обычно она говорила не умолкая, при этом что-то стряпала, и слушала музыку одновременно. Когда она ждала его здесь, в квартире, он заставал ее либо на кухне, либо на диване, погруженной в книгу — брови насуплены, руки беспрерывно теребят покрывало. Порой, когда она уставала, то устраивалась в голубом кресле, глядя в телевизор, с книгой на коленях. Никогда он не видел ее в такой позе, как сейчас — в кресле, с поджатыми под себя ногами, глядящей в окно. Такое выражение лица он видел у нее лишь несколько раз за все годы знакомства с ней, оно появлялось и исчезало, она предпочитала ничего не объяснять. Теперь она словно застыла. Отчаяние и одновременно отрешенность читались в ее лице, как у человека, настигнутого несчастьем, которое он не может предотвратить. Это заставило его промолчать.

Он уселся в другое кресло, с цветной обивкой, положил ключи на журнальный столик. Приблизиться к ней он не решился. Зажег сигарету. Семь лет они были вместе, и все же бывали минуты, когда он не решался подойти к ней. Михаэль ждал. Прошло несколько долгих минут, прежде чем он спросил: что случилось? Только услышав холодок в ее голосе и увидев, как дрожат ее руки, он понял, насколько испуган.

Майя глядела на него потухшим взором, беззвучно шевелила губами, прежде чем ей удалось дрожащим голосом выговорить, что они должны на некоторое время расстаться.

Такое она предлагала впервые. Раньше он всегда был инициатором расставания — не мог вынести ее двойной жизни, того, что часы, проведенные ими вместе, были ворованными.

Еще в начале их отношений она запретила ему говорить о ее муже, обсуждать причины, из-за которых она не может быть с ним, Михаэлем, постоянно. Она упоминала лишь свою дочь Дану, которой было три года, когда они встретились. Он, разумеется, знал, где она живет, и даже узнавал голос мужа, когда звонил ей, а тот брал трубку. В тот вечер, когда они познакомились, он нашел ее адрес и телефон в телефонной книге: «Вольф, Майя и доктор Генри, нейрохирург». Он представил себе ее шикарную квартиру на улице Хативоним, ее мужа — возможно, седого, возможно, старше ее, без сомнения, представительного. В первый год их связи Михаэль даже гордился тем, что она уходила из своей шикарной квартиры, от мужа-врача — к нему. Он даже представлял себе звуки фортепиано в их квартире. Через год он рассказал ей об этом, подтрунивая над собой. Она рассмеялась, но не стала разубеждать его. Он никогда не рассказывал ей о том, что порой стоял на ее улице, поджидая ее, но лишь однажды ему удалось увидеть мужа, с которым она вышла под руку. Муж был небольшого роста, худощавый, шел медленно. Михаэль поехал за ним в больницу Шаарей Цедек, где тот работал, зашел в отделение неврологии и пытался найти его по табличке с именем, которую носят врачи, но это ему не удалось.

Михаэль не смог бы сказать, когда, в какой момент Майя превратилась из соучастника мимолетного приятного приключения в необходимого ему человека, к которому он привязался всей душой. Он часто вспоминал длинные ночи, проведенные в одиночестве, — после того как безуспешно пытался найти ей замену. Иногда ему казалось, что уже с первой их встречи — случайной и странной — Майя стала женщиной его жизни. Теперь, перебирая в памяти их многолетние отношения, он припоминал все подробности.

Когда они познакомились, он не мог предвидеть, как будут развиваться события. Однако на вопрос, а если была бы возможность предвидеть, стал бы он что-то менять? — Михаэль не колеблясь ответил бы: нет, пусть бы все повторилось как было.

Он холодно спросил, не хочет ли она кофе. Она отрицательно покачала головой.

Она ничего не хотела. Лишь полного внимания.

— Очень все непросто, — сказала она, теребя подол юбки, — дело в моем муже.

Михаэль был в шоке. Майя никогда не говорила «мой муж», даже имени его не упоминала. Ему тоже обычно удавалось отталкивать от себя мысли о нем. Однако он всегда чувствовал, что за ее радостью от встречи с ним таится глубокая грусть. В этой опытной и уверенной в себе женщине скрывалась маленькая испуганная девочка. Наверно, в каждой уверенной в себе женщине таится испуганная девочка.

Но было в Майе и нечто другое. За ее детской наивностью, неуверенностью, чувствовал он, скрывается что-то пугающее. Что это было, он точно не знал, однако отчетливо чувствовал, что в ней таится некая трагическая сила. И вот теперь эта сила реализовалась в словах.

— Рассеянный склероз, — сказала Майя отчужденным тоном, — до сих пор процесс шел очень медленно, но он уже год в инвалидной коляске, а теперь, по-видимому, уже с постели не встанет.

Сигарета в руках Михаэля осталась незажженной. Он смотрел на нее с недоверием.

— Не может быть, чтобы ты не знал — мы ведь живем в Иерусалиме. Я была уверена, что ты знаешь, но притворяешься, что пребываешь в неведении, — чтобы не осложнять себе жизнь. Ведь ты же, в конце концов, известный сыщик. Ну а он врач, и мы в таком районе живем — да по тысяче других причин ты мог об этом узнать.